— Раньше мы каждое воскресенье ходили в церковь. Но католическая церковь здесь совсем другая и отсюда довольно далеко. Моему отцу уже не дойти, понимаете. Мы верующие. Вот, видите. — Она зажгла свечу на столе и поставила поровней образок с ликом Марии, прислонив его к свече. — Вы здесь недавно?
— Да, с понедельника.
— Кофе хотите? Извините, я уже готовлю обед, мне надо только долить воды и помешать, подождите. — Я бросила взгляд на часы, но полька, протянув руку сзади мне через плечо, уже поставила передо мной чашку.
— Совсем черный, надо побольше сахару, — она приветливо улыбалась и, не спросив меня, сыпала мне в чашку сахар, ложку за ложкой.
— Стоп, этого хватит, спасибо, — я прикрыла чашку ладонью.
— Ну, еще ложечку, — сказала она, а сахарный песок тем временем сыпался в чашку у меня между пальцами.
— Ах, я вам еще не представилась? Яблоновска, Кристина. А это мой отец, — она указала на верхнюю койку. — Как вы слышите, он еще мирно спит. — Только она это сказала, как ее храпевший отец поперхнулся во сне, отхаркался и заворочался в постели.
— "Кока-колу" для детей? — Прежде чем я успела ей напомнить, что было не только воскресенье, но еще и раннее утро, она скрылась в кухне. Мои дети радостно и смущенно ерзали, предвкушая "кока-колу".
— Вы здесь недавно? — С верхней койки к нам склонился старик.
— Доброе утро. Извините, мы нечаянно вас разбудили.
— Ах, что там. Никто меня не будил. Я ранния пташка, всегда такой был. — Отец польки уселся на кровати и поглаживал ладонью грудь, поросшую седым волосом.
— Вы музыку любите? — Он показал нам маленький радиоприемник, который явно держал наверху, у себя в постели, и включил его. … when we sat down, ye-eah we wept, when we remember Zion. By the rivers of Babylon. Он покачивал головой, а большим пальцем крутил колесико радиоприемника. Как только он поймал другую, более заводную песню, он завел ее погромче и слез с кровати.
— Потанцевать хотите?
И он схватил меня за руку, чтобы поднять со стула, как раз в ту минуту, когда его дочь вошла в комнату с бутылкой "колы".
— Оставь это, папа. — Фрау Яблоновска зажала ладонями уши.
— Я, знаете ли, был первым танцором, во всем нашем квартале никто не мог танцевать, как я. — От старика еще веяло теплом постели; своим брюшком он погонял меня по комнате. — У нас бывали знатные танцы, да будет вам известно, — глаза его сияли, — а девушки, ах, они стояли вокруг, одна прелестнее другой. И знаете, все только и ждали, чтобы я их пригласил.
— Папа… — Глядя на своего танцующего отца, фрау Яблоновска покраснела и пыталась ухватить его за пижаму. — Папа, перестань. Эта дама — наша гостья.
— Так именно поэтому, моя толстая голубка, именно поэтому, — он танцевал вокруг своей дочери, словно она была не чем иным, как колонной в бальном зале, — и раз-два-три, смотрите, это же совсем просто, — его живот толкал меня вперед и не давал мне наступать ему на ноги, его руки поддерживали нас обоих в равновесии.
— Владислав, — прошептал он, — и дозволено ли мне будет узнать ваше имя? — Губы старика коснулись моего уха.
— Нелли.
— Как?
— Меня зовут Нелли.
— Какие у вас восхитительные бедра. Вы, наверно, часто танцуете?
— Не сказала бы.
Его вежливость была трогательной, ведь как хороший танцор он должен был заметить, что я не знала ни единого из его па, и тем более ни одного собственного.
— Папа, дама хотела бы уйти. Отпусти ее.
— Дама хотела бы уйти? Этого я не думаю. — Он крепко держал меня и завертел так, что у меня голова закружилась. — Лучший танцор. Однажды я вытанцевал себе большой приз Щецина — угадайте, с кем? Нет, не с матерью Кристины. — Он сделал многозначительную паузу. — Это была не кто
6 На реках вавилонских иная, как Цилли Ауэрбах. Что за танцорка! — Он двигал меня перед собой по комнате, как щит.
Громкий стук в стенку заставил фрау Яблоновску сделать музыку потише.
— Папа, прошу тебя. — Однако отец фрау Яблоновской, орудуя мною и собственным локтем, перегнал ее из одного угла комнаты в другой. — Соседи, папа. Сейчас воскресное утро.
— И знаете что? Она хотела выйти за меня замуж. — Он рассмеялся. — Еще совсем ребенок, первые успехи в кино — и хотела за меня замуж! И раз, и раз, и раз!
Песня кончилась, и дикторша начала читать длинную лекцию о растущем числе безработных.
Он сел рядом с Катей и взял ее за подбородок.
— Что это у нас за хорошенькая маленькая девочка? — Но не стал дожидаться ее ответа и опять повернулся ко мне. — Чем мы увлекались после Первой мировой войны? Ведь мы были дети, вас это удивляет, верно? Мужчине, с которым вы только что танцевали, — сколько ему, по-вашему, лет?
Обижать его я не хотела и, хотя была уверена, что ему далеко за семьдесят, нерешительно пожала плечами. Он закашлялся.
— Ну, дитя мое, вы не угадаете. Кристина, а для меня чашки не найдется? — спросил он, и его дочь, для которой и без того уже не было места за ма леньким столом с четырьмя стульями, вышла, чтобы принести ему чашку. Едва она скрылась за дверью, как отец достал из кармана пижамной куртки темно-красную пачку сигарет и, кашляя, закурил сигарету без фильтра.
— Она была виолончелисткой, — сообщил он, глядя на дверь, — но с этим, слава Богу, покончено. Мы продали виолончель, чтобы купить документы. К тому же играла она плохо. Преподавательница консерватории, на большее она была неспособна. — Старик взъерошил свои жидкие волосы, казалось, он обозлен недостатком таланта у дочери и ее неудачей.
— Знаете ли вы, каково это — целый день выносить пиликанье? Она мне все нервы вымотала. — Последние слова он произнес шепотом: открылась дверь и его дочь снова вошла в комнату.
— Папа, здесь дети. — Фрау Яблоновска лихорадочно замахала рукой, разгоняя дым, поставила перед ним чашку и насыпала в нее сахару. По радио снова заиграла музыка. Владислав Яблоновски встал, повернул колесико и, схватив меня за руку, потянул из-за стола.
— Дети, да, у меня уже были дети. Но казалось, что Цилли Ауэрбах это не беспокоит. Знаете ли вы, что я был лучший танцор на весь квартал? — Танцуя мимо стола, он на секунду остановился и отхлебнул кофе. — Однажды я получил большой приз Щецина за танцы. Все были при этом. Все. — Он сделал размашистый жест.
— Папа, даме, возможно, некогда. Она хотела оставить здесь детей, верно я говорю? — Фрау Яблоновска беспокойно переступала с ноги на ногу.
— Да, верно, — хотела я сказать, но Владислав Яблоновски продолжал:
— Куда ни глянь, одни девчонки. Ведь во время войны число мужчин сократилось, понимаете, так что у таких мрлодых парней, как я, были неплохие шансы. Вы себе даже не представляете, скольким женщинам надоело ждать своих мужей. А ведь некоторые из них так и не вернулись. Но, говорю вам, танцевать я умел.
— Цыгане! — Голос из соседней комнаты загремел так громко, словно говоривший стоял рядом с нами. — Поляки сраные! Цыганский сброд! — Об стенку опять что-то грохнуло, судя по звуку, скорее какой-то предмет, чем чей-то кулак.
— Папа, дама торопится, слышишь, ей пора идти. — Фрау Яблоновска схватила меня за руку и оттащила от него.
— Ведите себя хорошо! — крикнула я своим детям, пока старик продолжал рассказывать.
У дверей фрау Яблоновска подала мне свою мягкую руку.
— Извините, обычно отец ведет себя вполне спокойно. Он уже не одну неделю лежит в постели. Но вот приходит молодая женщина, и он заводится, без конца рассказывает одни и те же истории, как он стал героем, — ну, тут уж мне его не остановить. Тот еще герой.
— Все равно я вам очень благодарна. Мои дети не хотели оставаться наверху одни. Где-то к часу я непременно вернусь. Вы присмотрите за ними, да?
— Разумеется, я люблю присматривать за детьми. — Она глядела на меня, очень довольная и как бы чего-то ожидая. Возможно, она была рада, что я ничего не сказала об ее отце, обратилась к ней за помощью. Возможно также, она надеялась, что я скажу ей, куда это мне так срочно понадобилось в воскресенье утром и почему я не могла взять с собой детей. Но я просто поблагодарила ее и ушла.