— Вы полагаете, что я больна?
— Нет, вы, возможно, не больны, — надеюсь, еще не больны. Но, возможно, что вы думаете не только о себе. Есть люди, которые болеют, но благодаря нашей организации получают помощь. Знаете ли вы, сколько людей в эту минуту подвергается пыткам, страдает от голода и безвинно томится в застенках? Думаете ли вы о ваших друзьях, которых вам пришлось оставить по ту сторону? Разве они свободны? "Клуб Медведей" оказывает помощь. За это мы уже получали премии и почести.
— Вы хотите сказать, что спекулируете на чужих страданиях? Ощущаете собственное величие, глядя на муки других?
— Откуда такая горечь? Вовсе не муки других сообщают нам ощущение величия, а те средства и та помощь, какую мы можем предложить. — Сытым и довольным выглядел этот Роте, когда он опять откинулся назад, заставив снова скрипеть стул, на котором сидел. Носовым платком он промокнул себе виски. Они организуются в клубы. Откуда у людей этого поколения здесь, в Германии, столько денег, что они, казалось бы, великодушно и щедро, решают, кому помогать, а кому — нет, отбирают тех, кто достоин их доброты, — над этим я должна была подумать. Бусинки пота застряли в усах господина Роте и подрагивали от его дыхания. Дышать ему было трудно. Как раз когда я собиралась сказать: "А вы всегда были на правильной стороне, верно?" он вдруг вскочил со стула.
— Найдется у вас для меня стакан воды?
На кухне я стала искать чистый стакан. Сегодня утром из крана текла какая-то коричневатая вода. Я вспомнила о предостережении Джона Бёрда, что в лагере масса шпиков. Разве не мог этот тип явиться сюда с конфетами, играя двойную роль: как посланец какого-то клуба и в то же время — по поручению госбезопасности?
Когда я вернулась в комнату, он стоял спиной ко мне, склонившись над столом. Я поставила перед ним стакан с водой и в тот же миг заметила какой — то острый предмет, который он держал в дрожащих руках.
— Вы должны меня извинить. — Он выпрямился и поспешно покинул комнату. Я услышала, как он запер за собой дверь туалета. По всей видимости, он прекрасно ориентировался в этой квартире, по крайней мере, ему не понадобилось искать туалет. Предмет у него в руках был острый, и что-то в нем сияло металлическим блеском, по форме он напоминал шприц, но по тому, как Роте держал его, я не могла быть в этом уверена. На конфетной коробке еще красовался ценник. Рядом с нею лежал черный кожаный футляр с тиснеными золотом инициалами: В.Б. Футляр показался мне знакомым. Но воспоминаие никак не складывалось. Футляр был пуст. Человек, называвший себя доктором Роте, явно держал в нем тот острый предмет. Здешние газеты были полны сообщений про героин и тех, кто им пользуется, — таких невозможно было разделить на определенные классы. Вспомнились мне и болезни, которые могли объяснить его внезапное исчезновение со шприцем. Я посмотрела на часы. Мне показалось, что он уже десять минут в туалете. И поскольку оттуда не слышалось ни звука, я подумала: не будет ли разумным туда заглянуть? Музыка в соседней квартире умолкла. Кроме него и меня, в квартире никого не было. Его пальто сползло на пол, шляпа лежала на стуле, взгляд мой остановился на тонком портфеле, прислоненном к ножке стола. Я тихонько встала, наклонилась и расстегнула магнитные застежки. В портфеле лежала тонкая папка из кожи с застежкой-"молнией". Из коридора по-прежнему не доносилось ни звука. Я вытащила папку, осторожно открыла "молнию". Оттуда выскользнул и упал на пол лист бумаги. На этом листе чернилами были написаны разные имена. Ежи Яблоновский был вычеркнут, и над этим именем стояли крестик и дата. От фамилии Яблоновский шла стрелка к моей. "Нелли Зенф, не замужем, двое детей, дипломированный химик, до апреля 1976- го работала в Академии наук, заявление на выезд, после этого как человек без квалификации работала на кладбище, предположительно — двойной агент". В папку было вложено много страниц, напечатанных на машинке. Из коридора донесся щелчок, я подняла голову, но все опять стихло, и никто не показался. Я торопливо пробежала глазами эти строчки. Я выхватывала из текста отдельные слова: "республика", "Союз евреев", "конституция", здесь было написано — "безопасность", а там — "ложные данные", и повсюду я натыкалась на слово "фройляйн". Я пыталась расшифровать смысл. Текст рассекался на части стенографическими знаками: Л В, ИМ и ВБ. Слова "ликвидация" и "объект" были подчеркнуты. Вдруг меня испугал металлический лязг. Я подумала об остром предмете в руках этого человека, с которым он скрылся, и который, возможно, вовсе не должен был служить ему самому, а предназначался мне, — компактное оружие, прибор для наблюдения, — и все же я не могла отвести глаз от букв, крепко держала в руках эти листки, словно это было единственное, что могло раскрыть мне личность этого Роте. Всплыли разные имена, Циглер, Майер, и под конец я прочла: Баталов.
— Ваше имя назвала мне некая фрау Яблоновска. К несчастью, ее брат уже умер, и, похоже, она больше не нуждается в нашей помощи. — Голос его стал еще тише, чем был. Краснота с его лица сошла. Я испуганно опустила папку обратно в портфель. Его фигура втиснулась в дверной проем, заполнив его целиком, и, поскольку нас разделял стол, я не могла определить, держит ли он еще тот предмет, — так же, как и он, надеялась я, не мог разглядеть у меня в руках свою папку. Глаза его сверкали. — Тут уж мы мало чем можем помочь. Теперь мы хотим помочь вам. — Он медленно выжимал из себя слово за словом, и мне показалось, что в его голосе я слышу угрозу.
— Я совсем не слышала, как вы подошли, — пробормотала я и поднялась.
— Теперь мы хотим помочь вам, — повторил он с нажимом. Он смотрел на меня сверху вниз с неприязненным и язвительным выражением.
— Что это будет за помощь? В чем?
Я сомневалась в том, что этот человек по праву носит свое звание. Вероятно, этого "доктора" он выклянчил себе, словно купленный дворянский титул, как добавление к фамилии, целью которого было скорее произвести эффект, нежели раскрыть сущность своего обладателя. Он сделал шаг ко мне, а я невольно отступила на шаг назад.
— Фройляйн Зенф, мы знаем, в какой ужасной и непривычной ситуации живете вы здесь с вашими детьми. Предположительно вы воспринимаете свое окружение как недостойное вас, а может быть, и как нечто бесперспективное.
— Ничего подобного. Оно, правда, непривычное, но вовсе не ужасное и не недостойное. — Я скрестила на груди руки и ощутила спиной подоконник, дальше отступать мне было некуда. — Так или иначе, это было мое собственное решение — приехать сюда. А чего вы от меня хотите?
— Не бойтесь, фройляйн Зенф. Садитесь, пожалуйста. Ваша недоверчивость не может быть поставлена вам в вину. После всего, что вы пережили. — Его улыбка и тихий голос приводили меня в бешенство.
— Что я пережила? Не становитесь наглым, господин Роте.
— Доктор Роте, прошу не забывать: доктор. А уж наглым быть я никак не собирался, фройляйн Зенф. — Он выговаривал слово "фройляйн" точно пароль или кличку, возможно, в документах госбезопасности мне присвоили кодовое имя "Фройляйн". Дышать было тяжело, я набрала в легкие слишком много воздуха и уже не знала, куда мне его девать. — Совсем наоборот, мы хотим вам помочь. — Он медленно, с наслаждением договорил до конца эту фразу.
Какую-то секунду я \ адлила, собираясь сказать ему, что меня он тоже может называть доктором. Но то, что он настаивал на этом звании, делало его в моих глазах смешным. Со своими седыми волосами и шляпой, которой он то и дело проводил по коленям, с застывшей улыбкой на лице, открытой и в то же время церемонной, он выглядел как ребенок в костюме старика. Не стану я противопоставлять мое звание его званию. Не хочу продлевать эту беседу ни на единое слово.
— У меня есть чек для вас, на хорошую сумму. — Он шевелил руками, и я пыталась понять, держит ли он еще тот острый предмет. Возможно, он положил его где-то в туалете или держал наготове в кармане пиджака. — И подумайте о том, что мы хотим помочь вам найти квартиру и обставить ее. Да, мы хотим вам помочь вновь встать на ноги. Позвольте вас спросить: кто вы по профессии?