– Передайте своим девочкам мою горячую благодарность, – всё еще дрожащим голосом попросил он Тасю.
– Непременно, – с улыбкой кивнула она.
Из соседней комнаты, где располагалась операционная и где Тася еще ни разу не была, выбежала Вера и завертела головой, словно кого-то высматривая. Тася привстала, обращая на себя ее внимание – не ее ли она ищет? Вера облегченно улыбнулась и жестом позвала подойти.
– Будешь ассистировать при операции, – сообщила она, когда Тася приблизилась.
– Но… – Тася слегка испугалась – она ведь не профессиональная медсестра, чем она может помочь?
– Не бойся – там ничего сложного, – успокоила ее Вера, схватив за руку и потянув к двери. – Просто подавать инструменты да вдевать нитки в иголки. Справишься.
Тася глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, надеясь, что оправдает уверенность подруги.
Когда они вошли, в операционной кипела работа. Напряженную тишину нарушали лишь хриплое дыхание и стоны раненых, тихий звон хирургических инструментов, да отрывистые команды врачей. Тася, недоумевавшая поначалу, зачем понадобилась она – неужели не нашлось более опытных, – теперь поняла: одновременно шло несколько операций и ассистирующих действительно не хватало. Вера подвела Тасю к столу, чтобы вымыть руки настоем карболки, и они поспешили к Алексею Михайловичу, осматривавшему раненого.
Вера ловко разрезала форму, которая скорее напоминала окровавленные лохмотья, чем одежду, освобождая руку. При виде раздробленной плоти, уже начавшей загнивать, Тасе едва не стало плохо. Она пошатнулась, на мгновение прикрыла глаза, беря себя в руки, и решительно посмотрела на доктора.
Тот хмуро покачал головой и мрачно изрек:
– Придется ампутировать.
Солдат, к счастью для него был без сознания, тем не менее ему вкололи морфий в предплечье – делать общий наркоз не было возможности. Тася, как и сказала Вера, в основном вдевала нитки в иголки, стараясь при этом не смотреть на саму операцию. Удушающий запах крови и загнившей плоти вызывал тошноту, но она держалась, стиснув зубы, подбадривая себя тем, что несчастному солдату сейчас гораздо хуже – руку ему отняли у самого плеча. Вера подавала инструменты Алексею Михайловичу. Судя по побледневшему лицу, ей тоже было не по себе, но действовала она четко и спокойно.
– Он выживет? – тихо спросила Тася, когда операция закончилась.
Алексей Михайлович молча кивнул, вытирая руки смоченной в карболке тряпкой. Тася облегченно выдохнула. Он улыбнулся, потрепав ее по руке.
– Спасибо, милая, можешь возвращаться к своим обычным делам.
По-прежнему под впечатлением от операции Тася вышла в общее отделение. И ей еще казалось, что перевязки – это тяжело! Да по сравнению с пережитым только что, повседневный уход за ранеными представлялся забавой.
Так дни шли за днями – работа в лазарете, работа в институте – всё слилось в сплошную круговерть, и Тася уже почти не различала дней. Новые раненые поступали постоянно. Кто-то быстро вставал на ноги, кто-то задерживался в лазарете надолго, а для кого-то он становился последним пристанищем. С того первого дня Тася еще несколько раз видела умирающих, и думала, что никогда не сможет к этому привыкнуть. Каждый раз ощущался как непоправимая трагедия.
Однажды, когда выдалась свободная минутка, они с Верой присели отдохнуть у окна. Майское солнце ярко освещало лазарет, нагревая воздух, отчего сильнее становился запах лекарств и крови.
– Я вот всё думаю: может, Лиза права была? – поделилась Тася с подругой своими переживаниями.
– Это Бергман-то? Нашла кого слушать! – фыркнула Вера и добавила, словно передразнивая кого-то: – Мы старый мир разрушим – мы новый мир построим! Тоже мне – каменщики нашлись!
– Почему ты думаешь, что они неправы? – возразила Тася.
– Потому что нельзя построить царство справедливости на крови.
– А если нет другого способа?
– Глупости, – Вера вдруг тревожно заглянула ей в глаза. – Только не говори, что ты разделяешь эти безумные идеи. Не понимаю, как они не видят, что их путь ведет в бездну?
Тася передернула плечами и ничего не ответила. Вера ее не убедила, но спорить не хотелось. Тем более что о методах борьбы Лизиных единомышленников она ничего не знала.
По пути Тася зашла в Спасо-Преображенский собор неподалеку от института. Внутри почти никого не было – лишь пара человек бродили по храму, ставя свечи и прикладываясь к иконам. От этого безлюдия громадный собор казался еще больше. Тася встала возле одной из колонн. Перед ней висела большая икона Богородицы. Казалось, большие печальные глаза Пресвятой Девы смотрят прямо в душу. Но от былого чувства благоговения не осталось ничего. В душе царили пустота и бесконечная усталость. Хотелось заснуть и проснуться только, когда всё закончится и повсюду воцарится мир.
Тася попыталась вспомнить молитвы, но они казались бессмысленными, точно заученные слова на иностранном языке. И в церкви она не находила утешения. Вздохнув, она вышла, даже не перекрестившись. С каждым днем всё больше хотелось найти Лизу: может, ее дело увлечет и возродит огонь в душе. Но Тася пока не решалась.
Глава 4
Война всё длилась и длилась, и чем дальше, тем больше таяла надежда на скорое ее окончание. И вдруг – неожиданный прорыв. Австрии нанесли смертельный удар, заново расцвела уверенность в победе. Всё лето продолжалось наступление. Брусилов с сильными боями шел вперед – казалось, теперь-то уж конец действительно недалек.
Но миновало лето. Брусилов не взял ни Кракова, ни Львова. Победа снова откладывалась на будущую осень.
Из-за войны возникли проблемы с продуктами – сложно было купить любую ерунду. Даже за хлебом приходилось стоять в длинных очередях. Воспитанниц института всегда кормили по-спартански, но сейчас стало совсем голодно. Вместе с кризисом росло и недовольство народа – в Петрограде то и дело можно было наткнуться на митинги, на которых призывали к замене правительства.
Лазарет в Зимнем дворце закрыли еще в прошлом году. Тася стала редко выходить из института, душу охватила меланхолия. Впереди всё представлялось неясным и унылым. Тася давно оставила мечты о победе: лишь бы всё закончилось, хоть как-нибудь. Люди жадно ловили слухи, горячо обсуждали каждую газетную строчку. Все говорили о злой воле Распутина, об измене, о невозможности далее бороться.
Та зима далась особенно тяжело.
Пепиньерки занимались только с младшими классами, и первые воспитанницы Таси, учившиеся теперь в пятом, вышли из-под ее ответственности. Однако все три продолжали подходить к ней поболтать перед обедом и забегать в гости.
Тася, тронутая до глубины души преданной привязанностью девочек, поила их чаем с печеньем, раздобытым с большим трудом. Они с удовольствием поедали угощение и наперебой рассказывали о своих проблемах и достижениях.
– Саша – лучшая у нас по истории! – с жаром доказывала Таня. – И Крутиной прекрасно это известно, но ведь никогда не признается!
Она фыркнула и выразительно посмотрела на подругу, призывая ее в свидетельницы. Саша скромно улыбнулась, явно не желая доказывать свое первенство кому бы то ни было. Таня, недовольная ее позицией, собиралась продолжить пламенную речь, но ее прервал мелодичный звон: заиграли часы, висевшие в комнате.
– Уже восемь! – воскликнула Тася. – Вам давно пора возвращаться в дортуар.
Девочки испуганно переглянулись и бросились к дверям, одновременно благодаря за гостеприимство.
– Давайте я вас провожу, – предложила Тася, беспокоясь, что они могут наткнуться на кого-нибудь по дороге.