– Не надо, Наталья Кирилловна, – отказались они чуть ли не хором. – Сами доберемся – не впервой.
И не успела она возмутится: «Что значит «не впервой»?» – как они исчезли. Тася усмехнулась им вслед – вот ведь разбойницы. И всё же оставалась тревога: а ну как их поймают в коридоре? За нарушение дисциплины наказывали строго: ставили на всеобщее обозрение посреди столовой во время обеда и лишали ленты в воскресенье.
На следующий день Тасю вызвала к себе Maman. Недоумевая, что могло случиться, она постучалась и вошла в кабинет, привычно присев в реверансе. И с удивлением обнаружила там Людочку, которая выглядела довольной и торжествующей. Maman, напротив, была мрачнее тучи.
– Наталья Кирилловна, говорят, вы потворствуете детским шалостям вместо того, чтобы пресекать их, – сурово начала Maman.
Тася удивленно поморгала.
– Я никогда не пренебрегала своими обязанностями, – с достоинством ответила она.
– В самом деле? – начала Людочка вкрадчиво, но постепенно ее тон становился всё более обвиняющим. – В таком случае, почему три девочки выходили вчера из вашей комнаты в девятом часу? И ведь это не первый раз, когда они нарушают режим – по вашему попустительству!
Тася покраснела, потом побледнела, чувствуя, как сердце отчаянно бьется в груди. Вот знала же, что не стоит позволять им ходить к ней в гости! И оправдаться нечем: если у девочек случалось что-то, требующее немедленного вмешательства взрослых, они должны были идти к своей классной даме. Если б это были седьмушки… Но ее любимая троица давно не находилась на ее попечении. Тася опустила глаза, разглядывая узоры на ковре и с ужасом думая, чем ей грозит столь явное нарушение устава.
– Ничего не хотите сказать в свое оправдание? – голос Maman доносился как сквозь вату из-за стучавшей в ушах крови.
Тася покачала головой: ей нечего сказать. На некоторое время воцарилось молчание. И вот Maman тяжело вздохнула.
– На этот раз я вас прощаю. Но учтите: если такое повторится, нам придется расстаться, – в ее голосе звучало глубокое разочарование.
Тася испуганно вскинула глаза: неужели она не шутит и действительно собирается прогнать ее из института? Maman смотрела на нее с непреклонной строгостью. В душе вспыхнула горькая обида. Ведь она всего лишь пыталась дать детям тепло, которого им так не хватает вдали от дома. Неужели это такое преступление? Едва сдерживая слезы, она поджала губы и присела в реверансе.
– Я могу идти?
Maman махнула рукой, отпуская. Тася поспешно вышла, боясь, что еще немного и она точно заплачет. Но в одиночестве ей остаться не дали: Людочка выбежала следом.
– Получили по заслугам? – ядовито спросила она. – В следующий раз будете думать.
Гордо задрав нос, она прошла мимо. Тася ошеломленно уставилась ей вслед. За что Людочка ее так ненавидит? Неужели права была Оля и это не что иное, как зависть? Тася горько вздохнула и пошла к себе.
Оказавшись, наконец, одна в своей комнате, она дала волю слезам. От обиды хотелось бросить всё и немедленно уйти. Останавливал лишь страх не найти хорошего места при нынешних беспорядках. А бабушкиного наследства надолго не хватит.
Тася плохо спала в ту ночь, мучимая беспокойными мутными снами, и проснулась с головной болью. При первом удобном случае она сказала девочкам, чтобы они больше не приходили к ней. Узнав причину, они встревожились, огорчились и клятвенно обещали вести себя примерно.
Вскоре всё успокоилось и пришло в норму, никаких обвинений Тасе больше не предъявляли. Но ей всё казалось, будто Людочка так и следит за ней в четыре глаза, пытаясь найти, к чему придраться. Она перестала чувствовать себя в институте уютно и спокойно.
***
Изредка, когда становилось невыносимо сидеть в четырех стенах, Тася выходила посмотреть, что делается в городе. На улицах постоянно проходили демонстрации недовольных рабочих, иногда – погромы продовольственных магазинов. И все же, несмотря на напряженность обстановки, она не видела в происходящем серьезной опасности. Гораздо больше тревог внушала затянувшаяся война. Тася готова была согласиться с транспарантами бастовавших: «Долой войну!» – хотя и понимала, что так просто прекратить ее не удастся.
Февраль выдался холодный и вьюжный. Стоило ступить за порог, как ветер бросал в лицо горсти снега. Низко наклонив голову, чтобы снег не слепил глаза, Тася быстрым шагом направилась к Таврическому дворцу: оттуда до института доносился сильный шум, какого до сих пор еще не бывало. Дойдя, она остановилась на краю площади, засунув озябшие руки в карманы (опять она забыла перчатки!) и приподнимаясь на цыпочки, чтобы увидеть поверх моря голов, что там впереди.
Возле дворца собралась огромная толпа, перед которой на крыше автомобиля стоял бородатый мужчина в потрепанном френче и вещал:
– Товарищи, долго еще будут пить нашу кровь? Миллионы крестьян приготовлены к убою на фронтах! Миллионы рабочих задыхаются в подвалах, голодают в очередях! Час пробил. Пламя революции должно перекинуться в самую толщу крестьян и рабочих!
Толпа одобрительно загудела, из нее послышались нестройные выкрики:
– Хлеба! Хлеба! Хлеба!
Народу прибывало. Закончив речь, оратор спрыгнул на землю, и все следом за ним медленно двинулись к Невскому проспекту. Тася поспешно отошла в сторону, вжалась в стену дома, чтобы ее не увлек за собой поток хмурых, бледных людей. Они прошли мимо – громадной, устрашающей массой. Кто-то уныло запел, остальные подхватили. И вот эта масса слилась с еще одной толпой, двигавшейся по Литейному проспекту, и потекла дальше, оставляя позади закрытые ставни и подъезды, пустые, будто вымершие улицы.
Тася облегченно вздохнула и поспешно вернулась в институт. Она всегда боялась многолюдных собраний – того и гляди затопчут и не заметят.
Институт гудел, точно улей. Девочки, не опасаясь наказаний, стайками занимали окна, чтобы посмотреть, что творится снаружи. Тася немедленно подключилась к стараниям классных дам разогнать воспитанниц по местам. Пришлось приложить немало усилий: всегда такие покладистые институтки, будто заразившись революционными настроениями, не желали слушаться. Наконец, они с неудовольствием разошлись, бурно обсуждая увиденное.
– Вот к чему приводит попустительство! – громко произнесла Людочка, проходя мимо Таси – будто ни к кому не обращаясь, но всем было ясно, в чей адрес направлена шпилька.
– Вобла! – Вера скорчила ей вслед гримасу. – Не обращай внимания.
Тася отмахнулась – она и не обращала. Просто… надоело всё. Хотелось куда-нибудь уйти, да она не знала куда.
После обеда, когда Тася проверяла у своих подопечных уроки, в класс седьмушек заглянула Таня Варламова. Она умудрилась незамеченной пробраться мимо классной дамы, увлекшейся книгой, и села позади Таси, пригнувшись к парте.
– Что ты здесь делаешь? – шепотом спросила Тася, не зная, смеяться ей или сердиться.
Седьмушки, понявшие, что проверка заданий откладывается, сразу оживились и навострили ушки.
Таня задорно улыбнулась, ничуть не смущенная:
– Не беспокойтесь, мадемуазель, меня никто не видел. Я ненадолго – только спросить: что там снаружи?
Тася покачала головой – бороться с этой хулиганкой бесполезно – и ответила:
– Волнения и беспорядки. Люди требуют хлеба и прекращения войны.
Таня покивала – будто даже довольная.
– Думаю, скоро всё изменится. Брат говорил мне, что должна начаться революция. Как думаете, Наталья Кирилловна, это правда?
– Надеюсь, что нет, – Тася передернула плечами. – Всё. Беги быстро к себе, пока тебя не поймали.
Таня хотела еще что-то сказать, но передумала – кивнула и начала тихонько пробираться к выходу. Только когда она скрылась за дверью, Тася облегченно вздохнула. Ну что за непоседа!
Несмотря на испуг, пережитый во время демонстрации, Тася продолжала в свободное время выходить в город. Слишком неуютной стала обстановка в институте, и хотелось хотя бы на какое-то время из него выбраться и избавиться от бдительных глаз Людочки. Тася старалась не приближаться к эпицентрам событий, наблюдая за стачками издалека. Пока не происходило ничего особенно ужасного. Разве что подобные скопления кричащего и чего-то требующего народа сами по себе беспокоили.