Она погрызла пару оставшихся печений, пытаясь заглушить голод, и оставшийся день беспокойно бродила по квартире, хватаясь то за одно, то за другое, не в состоянии ни на чем сосредоточиться.
Стемнело, фонари на улице не горели, и город погрузился в непроглядную тьму. Наталья зажгла керосиновую лампу – электричество работало плохо, и лампочка то и дело гасла, зажигаясь лишь на недолгое время, – но вскоре потушила: керосина тоже осталось немного, надо его экономить.
Она сидела в кресле у окна, закутавшись в пуховый платок и бездумно глядя на погруженную во мрак улицу, когда хлопнула входная дверь. Наталья встрепенулась, повернувшись навстречу Мише. Даже в темноте она увидела, как он нахмурился, войдя в комнату.
– Почему без света? – спросил он, ставя что-то на стол.
– Подумала, стоит поберечь керосин, – Наталья встала, пожав плечами. – Я была сегодня в городе – хотела купить продуктов. Но не смогла найти ни одного работающего магазина.
Миша завозился, зажигая лампу, и вскоре комната озарилась желтым светом.
– Да, теперь продукты выдают исключительно по карточкам, – кивнул он. – Но не беспокойся – я вернулся инженером на Путиловский завод, так что голодать не будем.
А Наталья и не знала, что он работал инженером. Собственно, вдруг поняла она, до сих пор она даже не знала, где именно он учился. Миша начал выгружать на стол продукты: хлеб, молоко, картошку, крупы, даже сахар и чай. Наталья пораженно уставилась на это богатство.
– Откуда такая роскошь?
Миша весело усмехнулся:
– Профессиональный секрет.
Наталья взяла хлеб обеими руками, глубоко вдохнув его запах: свежий! – и лучезарно улыбнулась Мише:
– Сейчас приготовлю ужин.
Он помог ей отнести продукты на кухню и остался стоять возле окна, наблюдая с непонятным выражением, как она суетится возле самодельной печки – «буржуйки»: железная, на четырех ножках, зато с духовым шкафом, где можно было испечь почти что угодно. Она же служила и для обогрева.
Они не разговаривали, но одно молчаливое Мишино присутствие приносило ощущение уюта и надежности. Однако когда Наталья уже накрывала на стол, ей вдруг пришла в голову неприятная мысль, которую она, поколебавшись, нерешительно озвучила:
– Миша, почему ты заботишься обо мне? Я ведь для тебя никто. То есть… Лиза была моей подругой… Но тебе я чужая… случайно появившаяся в твоей жизни.
Она замолчала и уставилась в пол, не смея поднять взгляд и вцепившись руками в юбку. Зачем она это спросила? А если Миша согласится и прогонит ее – куда она пойдет? После молчания, показавшегося Наталье вечностью, Миша негромко, но твердо произнес:
– Ты мне не чужая.
Почти не смея поверить в то, что значили его слова на самом деле, Наталья вскинула взгляд, встретившись с его темными глазами. Миша больше ничего не добавил, но его глаза сказали Наталье гораздо больше, чем могли бы слова. Она робко улыбнулась, получив в ответ быструю, но теплую улыбку.
Вопреки многочисленным проблемам и нелегким условиям послереволюционной жизни и неясному будущему, Наталья чувствовала себя бесконечно счастливой. И даже желание уехать из Петрограда исчезло. Порой она думала о том, что раньше девица, живущая на одной квартире с молодым человеком, вызвала бы скандал на всю столицу. Но в нынешние беспокойные времена до этого никому не было дела.
Несколько дней спустя выяснилось, что ехать-то им и некуда. От Мишиных родителей пришло письмо, отправленное еще летом, но задержавшееся из-за беспорядков в стране. Они сообщали своим старшим детям, что вместе с младшим сыном уезжают за границу, и убеждали Мишу и Лизу последовать за ними как можно скорее.
Миша прочитал письмо с тем отстраненным выражением лица, которое у него теперь появлялось при упоминании о Лизе, и не стал писать ответ.
– Ты не расскажешь им о… – Наталья не договорила, неловко взмахнув рукой, но Миша понял ее.
Он покачал головой и с равнодушным видом пожал плечами:
– Они теперь всё равно, что в другом мире. И лучше нам забыть друг о друге.
Но Наталья знала его достаточно хорошо, чтобы заметить боль и тоску за показным равнодушием. Она хотела бы сказать что-нибудь утешительное, но понимала, что любые слова прозвучат неуместно и глупо. И потому просто сжала его ладонь. Миша немедленно притянул ее к себе, обняв и поцеловав в макушку. И Наталья подумала, что могла бы всю жизнь провести в его объятиях.
***
С каждым днем Наталья всё яснее видела, что большевики не справляются с ситуацией. Взяв власть в свои руки, они не смогли решить продовольственный кризис. Петроград голодал и замерзал. Только в газетах каждый день появлялись новые декреты: о мире, о земле, о бесплатном образовании и медицинском обслуживании, о страховании рабочих и служащих. Но всё это, так красиво выглядевшее на бумаге, никак не меняло катастрофического положения в городе. Да и война продолжалась вопреки декретам и попыткам заключить мир.
Не работал водопровод, замерз общественный транспорт, закрылись магазины. Регулярный подвоз продуктов прекратился вовсе, покупательная способность денег падала, и никто уже не хотел их брать. Тут и там возникали толкучки, где можно было обменять вещи на продукты, которые привозили из деревни мешочники.
Наталью поддерживала только Мишина уверенность, что рано или поздно ситуация улучшится, страна выйдет из кризиса, это лишь временные трудности. Однако и он становился всё мрачнее, хотя и пытался казаться бодрым. И даже велел ей в ближайшее время не выходить в город, пока не прекратятся беспорядки.
– Каждую ночь толпы грабят винные погреба, напиваются, бьют друг друга бутылками. Занимаются разбоем и днем, – сообщил он, когда Наталья сообщила о своем желании найти работу. – Мне бы не хотелось думать, что один из этих свиней может напасть на тебя. Кругом самосуд и людей стреляют как собак.
Наталья разочарованно вздохнула, но подчинилась. Ей тоже не хотелось попасть под руку пьяным бандитам. Однако Мишины слова вызвали беспокойство за него. Он, конечно, прекрасно умеет за себя постоять, но ведь от пули не защитишься.
– Продать бы это вино в Швецию… – угрюмо добавил Миша, – могли бы получить за него золотом или товарами, необходимыми стране.
По ночам на улице царила абсолютная тьма – ни фонаря, ни света из окон. Лишь иногда не то из Кронштадта, не то откуда-то ближе прожектором щупали небо, отчего становилось еще неуютнее. Над городом выла вьюга, свистя в дырявых крышах, да время от времени хлопали выстрелы, нарушая мертвую тишину.
Так прошла зима – пожалуй, самая тяжелая зима в жизни Натальи, окрашенная постоянным недоеданием, холодом в вечно не протопленной квартире, страхом и неуверенностью в будущем.
***
В феврале в Петроград непрерывной толпой стали прибывать с фронта воинские части. Недолго побыв в столице, они уходили дальше – вглубь России. Измученные, издерганные, они плелись домой, стремясь отдохнуть от кошмарной окопной жизни. Наталья и сама чувствовала себя бесконечно уставшей, почти потеряв надежду на то, что война когда-нибудь закончится и в стране установится порядок.
По городу ходили слухи – один другого удивительнее. Говорили, будто англичане и французы тайно мирятся с немцами, чтобы общими силами двинуться на Россию. Рассказывали о легендарных победах генерала Корнилова, который с горсточкой офицеров разбивает многотысячные отряды Красной гвардии, берет станицы, отдает их и к лету готовит генеральное наступление на Москву.
Наталья слышала подобные разговоры в очередях за продуктами и между случайными прохожими на улицах. Миша, когда она рассказала ему о них, презрительно фыркнул, коротко прокомментировав:
– Чушь!
Однако люди верили и ждали со дня на день грандиозных перемен, которые всё не происходили.
Зато правительство продолжало вводить новые реформы: переход на григорианский календарь (после тридцать первого января сразу наступило четырнадцатое февраля), изменения в орфографии – упрощение правил письма. Постоянно менялись названия улиц, площадей и общественных мест.