Дав пронзительный гудок, поезд тронулся, и Наталья прошла в вагон, с трудом найдя свободное место – зато у окна, откуда она могла еще раз посмотреть на оставшегося на платформе Мишу. Несмотря на окружающих его людей, он показался Наталье бесконечно одиноким и печальным – до такой степени, что захотелось кинуться к дверям и соскочить с поезда прямо на ходу, чтобы никуда не ехать, не покидать его. Но Наталья подавила это желание.
Поезд медленно прополз мимо туманных болот с погасшими трубами заводов, мимо заплесневелых прудов. Побежали сосновые поросли, леса, дачи. В вагоне было еще жарче, к тому же душно от огромного количества уезжающих из голодного Петрограда людей.
Остаток дня и ночь были утомительны. Наталья прижалась щекой к стеклу и прикрыла глаза, стараясь не обращать внимания на непрекращающийся шум голосов и детских криков. Обрывки мыслей и неясных тревог крутились в голове, не давая успокоиться. Несмотря на это, она по временам погружалась в полудрему – такую же беспокойную и наполненную мутными образами.
Казалось, путешествие длилось бесконечно – в духоте и тесноте когда-то роскошного, а сейчас ободранного и грязного вагона. Но всё когда-нибудь заканчивается, и поезд подошел к Твери. Наталья с тревогой вглядывалась в лица встречающих на перроне. Миша сказал, его двоюродный дядя (или что-то в этом роде) Василий Митрофанович Беженский встретит ее на вокзале, чтобы ей не пришлось добираться до Белого в одиночку. Времена сейчас неспокойные, да и далеко этот городок от Твери – ехать надо на перекладных. Но Наталья страшно боялась, что они не узнают друг друга. Или Василий Митрофанович задержится в пути и пропустит поезд. Или еще что-нибудь случится, и он просто не приедет. Наталья внезапно осознала, насколько она беспомощна в таких ситуациях. Всю сознательную жизнь проведя в институте на всем готовом, а потом на квартире Бергманов, где ей тоже не приходилось ни о чем задумываться, она в итоге оказалась неспособной к самостоятельной жизни. «Не зря говорят: наивная, как институтка», – сердито подумала Наталья, твердо решив впредь исправить этот недостаток.
Подхватив небольшой чемодан, она вышла из вагона одной из последних. С наслаждением вдохнула свежий воздух, от которого после долгих часов в душном вагоне закружилась голова, и принялась нервно осматриваться, выискивая высокого седого мужчину, которого ей описал Миша. К своему безмерному облегчению, она увидела его почти сразу – он стоял чуть в стороне, но при этом возвышался над толпой: мощный, широкоплечий, с буйной гривой седых волос. Всё еще не до конца уверенная, Наталья направилась к нему. Мужчина, вглядывавшийся в лица приезжих, заметил ее, склонил голову, присматриваясь, и улыбнулся, шагнув навстречу.
– Наталья Кирилловна? – спросил он густым басом.
Она кивнула и улыбнулась в ответ – чтобы посмотреть ему в лицо, ей пришлось слегка запрокинуть голову.
– Василий Митрофанович? – в свою очередь уточнила она.
– Он самый, – вокруг светлых глаз, смотревших на нее с доброжелательным сочувствием, собрались смешливые морщинки. – Миша удивительно точно описал вас. Действительно – ни с кем не спутаешь.
Наталья смущенно зарделась.
– Спасибо, что согласились принять меня.
– Да что там! – Василий Митрофанович махнул громадной ладонью. – Я бы и Мише с Лизой советовал уехать из Петрограда-то, да они ведь ни в какую. Упрямые. С детства такие.
Наталья невольно улыбнулась, хотя сердце в очередной раз сжалось от тревоги за Мишу и тоски при упоминании о Лизе. Василий Митрофанович, бросив на нее любопытно-веселый взгляд, понимающе усмехнулся, заставив снова покраснеть.
До Белого добирались ужасно долго по тряским дорогам, на которых тарантас подпрыгивал так, что вместе с ним подпрыгивали пассажиры и их вещи. Наталью аж слегка замутило. И когда, наконец, въехали в чистый тихий городок с невысокими белыми домами, и Василий Митрофанович сообщил: «Прибыли», – она вздохнула с облегчением.
Тарантас остановился возле одноэтажного здания почты с треугольной крышей. Оттуда пришлось идти пешком. Впрочем, недалеко, да и Василий Митрофанович понес багаж Натальи, так что после тряски по болотистым тверским дорогам эту прогулку можно было счесть даже приятной. Погода установилась ясная и теплая, и по пути Наталья с любопытством оглядывалась по сторонам.
Довольно широкая центральная улица, самые высокие дома на которой были в два этажа. По тротуарам прыгали воробьи и важно вышагивали голуби среди ног идущих по своим делам людей. Герани в маленьких окошках, да пролетающий клуб пыли вслед за драной извозчичьей пролеткой по булыжной мостовой. Так спокойно и мирно, что Наталье показалось, будто она попала в другой мир. Почти не верилось, что где-то существует истерзанный Петроград.
Василий Митрофанович занимал небольшой одноэтажный домик на Заречной улице, откуда виднелась вьющаяся змейкой река Обша. Город расположился на холмах, с которых открывались живописные виды.
Супруга Василия Митрофановича – пухлая женщина с веселым круглым лицом – встретила Наталью будто родную дочь.
– Наши-то дети давно разъехались, кто куда, – пояснила она, накрывая на стол, чтобы покормить гостью с дороги. – Скучно нам тут со стариком.
– Ладно-ладно, тебе, – добродушно проворчал Василий Митрофанович.
Но бедственное положение страны чувствовалось и в этом безмятежном уголке: еда была самая непритязательная и довольно скудная.
– Уж не обессудьте, Наталья Кирилловна – времена сейчас сложные, – вздохнула хозяйка, ставя на стол вареную картошку с кое-какими соленьями.
– Что вы, Катерина Петровна, – искренне улыбнулась Наталья, – я давно отвыкла и от такого.
Хозяева с интересом принялись расспрашивать ее о том, что творится в Петрограде («Мы-то на новую власть не жалуемся, живем здесь неплохо») и особенно о Мише.
– Последний раз мы видели его недорослем еще, – сказал Василий Митрофанович. – Но характер и тогда у него уже был ого-го.
Наталья невольно улыбнулась:
– В этом он не изменился.
– А Лизонька-то совсем малышкой была – еще до института. Поди теперь красавицей стала… – мечтательно добавила Катерина Петровна, и улыбка Натальи угасла.
– Что такое? – заметил перемену ее настроения Василий Митрофанович.
Наталья помолчала, собираясь с духом, чтобы сообщить им новость, и тихо произнесла, глядя в сторону:
– Погибла Лиза. Застрелили ее – самое обидное, что случайно.
Катерина Петровна охнула, схватившись за сердце. Василий Митрофанович, когда Наталья осмелилась посмотреть на него, скорбно поджав губы, покачал головой. Воцарилось неловкое молчание. Наталья боялась, что ее станут расспрашивать о подробностях, но они не стали. Попытались перевести тему, однако разговор не пошел, и Катерина Петровна вскоре забеспокоилась:
– Вы, поди, устали с дороги. Давайте покажу вам комнату.
Наталья благодарно кивнула.
Комната была небольшая, чистая и светлая. Из окна открывался вид на огороды, сады, пыльные пустые улочки и Обшу вдалеке. Провинциальная тишина. Катерина Петровна еще раз справилась, не нужно ли ей чего, и, получив заверения, что всё прекрасно, ушла. Наталья устало опустилась на заправленную светло-зеленым покрывалом кровать. Стоило ей остаться одной, как в душе, оттаявшей от доброжелательного гостеприимства хозяев, вновь возродились прежние страхи и тревоги. Как-то там Миша, оставшийся один в голодном, опустевшем, охваченном тифом Петрограде? Что дальше? Будущее страшило как никогда.
За окном постепенно темнело – наступал вечер. Однако огни в городе не зажигались, и вскоре кругом установилась абсолютная тьма. Но эта тьма была не такой жуткой и мертвой как в Петрограде. Ее наполнял шелест деревьев, щебетание птиц, да время от времени людские голоса доносились от соседних домов. С трудом заставив себя переодеться, Наталья забралась в постель и погрузилась в тяжелый беспокойный сон.