***
Узнав, что Василий Митрофанович – врач, Наталья предложила свою помощь.
– Я работала сестрой милосердия, и мне хотелось бы чем-нибудь заняться, не быть обузой.
– Вы для нас не обуза, – возразил Василий Митрофанович, однако предложение принял с радостью и благодарностью.
Пациенты приходили к доктору часто, но большей частью с пустяковыми болячками. Работа была несложной, зато позволяла хотя бы на некоторое время отвлечься от переживаний.
Несколько недель спустя пришло письмо от Миши, в котором он сообщал, что у него всё в порядке (чему Наталья не очень-то верила) и старался убедить ее, что скоро ситуация уладится и она сможет вернуться (чему она верила еще меньше), спрашивал, как она устроилась на новом месте. Это письмо стало последней весточкой от него, поскольку вскоре сообщение с Петроградом вовсе прекратилось. Почта не действовала. Письма доставляли особые ходоки – отчаянные головы. Но они брали за свой риск огромные деньги, которых у Натальи просто не было.
Всё, что ей оставалось – узнавать обрывки новостей из газет, да от изредка появлявшихся беженцев. И новости эти раз от раза становились страшнее.
Советскую страну изнутри раздирали мятежи. С Ярославля восстание перекинулось на Муром, Арзамас, Ростов Великий и Рыбинск. В Москве взбунтовались левые социалисты-революционеры. В Москве мятеж подавили, но он продолжался повсюду: против большевиков, против немцев, против белых. Советская власть напрягала все силы, чтобы прекратить анархию – пока не слишком успешно.
Однажды в городе Наталья увидела расклеенные по стенам приказания:
«Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства и держать их в качестве заложников. При попытке скрыться или поднять восстание немедленно применить массовый расстрел».
Она зябко поежилась, вспомнив недавние горькие слова Василия Митрофановича:
– Людей расстреливают, кучами валят в землю, винтовочная пуля – вот вам цена человека. Мир захлебнулся в крови.
Но гораздо больше Наталью пугали новости, обрывками доходившие из Петрограда. Всё лето его сотрясала эпидемия холеры, осенью вспыхнула испанка. Зимой от нехватки еды и топлива началась массовая смертность. «Жив ли еще Миша?» – порой думалось Наталье. Каждый раз она заставляла себя надеяться на лучшее, хотя это становилось всё труднее. Зима выдалась снежной и морозной, отчего тревога только усилилась. Здесь-то в Белом хватало дров, да и голода настоящего не было. А каково в Петрограде в такую погоду?
По вечерам они сидели в столовой за самоваром при свете моргалки – приспособления из железной баночки, где в подсолнечном масле плавал фитилек. Разговаривали мало и больше на отвлеченные темы – ни Наталье, ни ее хозяевам не хотелось обсуждать тяжелое положение в стране.
К весне Наталья почти привыкла к новой жизни: к работе в больнице; к Василию Митрофановичу и Катерине Петровне, относившимся к ней как к родной дочери; к соседям, нередко заходившим в гости и уже считавшим ее своей; ко всему тихому провинциальному городку. И лишь тоска по Мише не давала окончательно освоиться здесь и забыть о прежней жизни.
Каждое утро Наталья жадно искала в газетах новости о гражданской войне и особенно о положении Петрограда. Ситуация почти не менялась до самой осени.
В то утро легли первые заморозки, трава покрылась инеем. Наталья зябко поежилась, кутаясь в шерстяную шаль, когда вышла по установившемуся обычаю купить у мальчишек утреннюю газету. Вернувшись в дом, Наталья начала листать «Известия», и у нее похолодели руки и замерло сердце.
Войска генерала Юденича подошли к окраинам Петрограда. Балтийское море блокировал британский флот. Финляндия занята белыми. Петроград оказался в полной блокаде. Как будто этого мало, в городе разразилась очередная эпидемия.
Прикусив губу, Наталья бессильно опустилась на табуретку за столом и несколько раз перечитала сухие строки новостной колонки. Ей и раньше регулярно хотелось бросить всё и вернуться в Петроград, а сейчас это желание вспыхнуло особенно сильно. Вот только теперь туда не пробраться. Да даже если бы и удалось каким-то чудом – она станет для Миши лишней обузой, а вовсе не помощью.
– Тасенька, что случилось? – окликнула ее Катерина Петровна, видимо, заметившая, как изменилось ее лицо.
Наталья молча протянула ей газету. Катерина Петровна, поставив на стол чайник, быстро пробежала новостную колонку, и на ее лице тоже появилось встревоженное выражение.
– Что-то вы, дамы, сегодня смурные такие? – жизнерадостно спросил Василий Митрофанович, входя в столовую.
Пока Катерина Петровна рассказывала ему новости, Наталья сидела, положив сцепленные руки на стол и опустив голову. Она отчаянно пыталась не потерять надежду.
– Думаете, он жив еще? – тихо спросила она.
– Ох, Тасенька, – Катерина Петровна присела рядом, ласково обняв за плечи. – Надо верить. Отсутствие новостей – это хорошие новости.
Она не стала уточнять, кого Наталья имела в виду. Василий Митрофанович молча сочувственно похлопал ее по руке своей громадной ладонью. Наталья вздохнула и неохотно принялась за завтрак. Кусок в горло не лез, но силы ей еще понадобятся.
По вечерам Наталья писала Мише письма, рассказывая, как проходят ее дни. А потом складывала их в ящик стола, зная, что не сможет отправить их в Петроград. Однако это занятие немного успокаивало сердце, и она продолжала писать – письма, которые Миша никогда не прочтет. От него по-прежнему не приходило ни одной самой маленькой весточки.
***
Летом в Белом появился некий товарищ Засельский. Он реквизировал дом у священника, выселив того в баню. И созвал собрание горожан в Никольской церкви.
В просторной церкви от множества народа стало тесно и душно.
– Религия – опиум для народа! – первым делом объявил Засельский. – Кто против закрытия церкви, тот против Советской власти!
В народе поднялся смутный ропот, но быстро затих. Наталья слегка нахмурилась: пусть сама она давно не посещала церковные службы, но подобная постановка вопроса ей не нравилась. Засельский тем временем, не дав никому слова, опечатал церковь.
Народ расходился неохотно, с ворчанием, однако открыто выступить против Советской власти никто не решился. Несколько дней спустя местный священник – отец Александр – куда-то исчез вместе с семьей, а в церкви всё тот же товарищ Засельский устроил склад. Это не понравилось Наталье еще больше. Хотя она утратила былую веру, подобное все-таки чувствовалось неправильным, кощунственным. В городе перемены воспринимали хоть и с глухим недовольством, но без сопротивления. Никто не хотел прослыть противником Советской власти.
Почти каждый вечер в их доме за самоваром собирались несколько друзей Василия Митрофановича – обсуждали новую политику и происходящие в России перемены. Наталья сидела тихонько возле окна, шила и прислушивалась, не участвуя в разговоре.
– Как мы ждали революции – с нетерпением, готовили ее… – горько говорил сухонький седовласый Панин. – Вот он – золотой век философии, высшей свободы! Ужасная катастрофа!
– Не скажите, батенька, – возражал их сосед Мельский. – Человек потребовал права быть человеком. Это не мечта, это идея, и она осуществима. Всё стройно, всё закономерно. Цель найдена.
Разговор неизбежно свернул на гражданскую войну и отчаянное сопротивление белых Советской власти.
– Адмирал Колчак, который устроил в Омске рабочим кровавую баню, провозглашен ни больше ни меньше, как верховным правителем всея России! А? Каково? И французы, и англичане его признали! Соединенный английский и французский военный флот появился на рейдах Севастополя и Новороссийска. Союзнички!
– Всё это ерунда, товарищи – временные трудности! Пройдет десять-пятнадцать лет, и мы станем просвещенной страной. Сокровища мировой культуры мы сделаем достоянием народных масс. Предстоит гигантская работа по ликвидации неграмотности. Всё молодое поколение должно быть охвачено воспитанием от яслей и детских садов до университета.