Настя презрительно скривилась, тряхнув стриженой головой. Наталья согласно кивнула:
– Да, Миша тоже жаловался на пьянство рабочих. Говорит, лучше бы разрешили продавать водку, тогда рабочие не травили бы себя самогоном и денатуратом.
Настя с сомнением хмыкнула:
– Ну, не знаю.
Впрочем, тему продолжать она не стала, внезапно перескочив на другую. Поначалу Наталью эта ее манера приводила в замешательство, но вскоре она привыкла.
– Не хочешь после работы сходить в бар на танцы?
Наталья пожала плечами – сразу отказывать не хотелось, но и идти особого желания не было.
– Не думаю, что Миша…
– Да ты с ума сошла! – с веселым изумлением прервала ее Настя. – Кто ж в бар с мужем-то ходит?
– А с кем же? – недоуменно посмотрела на нее Наталья.
Настя засмеялась:
– Какой же ты ребенок, право слово!
– Не хочешь же ты сказать… – Наталья нахмурилась, догадываясь, к чему она ведет.
Вопреки Настиной насмешке, она вовсе не была столь наивна, чтобы не понять намека.
– Да, именно это я и хочу сказать. Брак – это пережиток прошлого: обрастание целым рядом мещанских наслоений, отрыв от воли, свободы и работы. Семья не нужна ни государству, ни людям. На месте замкнутой семейной ячейки вырастает большая всемирная трудовая семья!
Наталья покачала головой. Она не в первый раз слышала подобные речи – приверженцев усиленно пропагандируемой свободной любви среди молодежи нашлось немало. Но сама она никогда таких людей не понимала.
– Какая глупость. Я люблю своего мужа и хочу быть только с ним.
– Ты просто никого другого и не знала в своей жизни, – презрительно фыркнула Настя.
– И не хочу знать! – сурово отрезала Наталья – разговор начал ее раздражать. – Пожалуйста, давай оставим эту тему.
Несколько мгновений Настя изучающе смотрела на нее, а потом пожала плечами, откинувшись на спинку стула:
– Как знаешь. Мое дело предложить.
Мысли об этом разговоре не выходили у Натальи из головы весь оставшийся день. Она прекрасно понимала, что подобная распущенность не новость – хватало ее и до революции. Но прежде она по крайней мере не считалась нормой: семья почиталась как опора общества, а не помеха. Но больше всего Наталью беспокоило другое: а не разделяет ли Миша подобных взглядов? Раньше ей это в голову не приходило, но разговор с Настей заставил усомниться.
Возвращаясь домой, она всё еще думала об этом, сомневаясь, стоит ли спросить Мишу напрямую. Погода выдалась на удивление солнечная и теплая для конца октября. Но, погруженная в свои мысли, Наталья ничего не видела вокруг.
– Тетенька, марафет не желаете?
Перед ней будто из ниоткуда, нахально улыбаясь, возник мальчишка лет тринадцати – взлохмаченные светлые волосы, чумазое худое лицо и потрепанная одежда. Наталья вздрогнула и покачала головой, обходя его. «Марафетом» называли наркотики и продавали его повсеместно без малейших ограничений – в основном вот такие беспризорники.
Мальчишка не отставал:
– Дайте тогда копеечку, тетенька!
Вздохнув, Наталья порылась в сумке, чтобы дать ему несколько мелких монет. Довольный уловом, мальчишка ускакал, подстерегать других клиентов. Наталья покачала головой, посмотрев ему вслед. Ей было ужасно жаль несчастных детей, вынужденных выживать на улицах. И хорошо, если они сами не употребляли «марафет», который продавали.
В итоге до дома она добралась в подавленном настроении, так и не решив, что делать. И продолжала размышлять, готовя ужин, настолько уйдя в себя, что не слышала, как хлопнула входная дверь. И когда Миша, заглянув на кухню, подошел, чтобы обнять ее сзади, Наталья подпрыгнула и выронила кастрюлю, которую как раз снимала с плиты. Хорошо еще, она к этому моменту едва успела приподнять ее. Так что кастрюля с лязгом бухнулась обратно на плиту, даже не разбрызгав содержимое.
– Извини, что напугал, – убедившись, что Наталья не обожглась, Миша развернул ее к себе. – Я думал, ты слышала, как я пришел.
Она слабо улыбнулась, покачав головой.
– Просто задумалась.
Миша внимательно посмотрел на нее и нахмурился.
– И что же тебя так встревожило?
И глядя в его темные глаза, видя в них беспокойство за нее, Наталья вдруг всем сердцем ощутила, насколько глупы были ее недавние страхи. Она улыбнулась гораздо непринужденнее:
– Ерунда. Не стоит упоминания.
***
В двадцать четвертом году умер Ленин, и в стране объявили глубокий траур. Петроград в связи с этим переименовали в Ленинград. Третий раз уже на памяти Натальи город менял название. Тут же поползли самые дикие слухи. В трамвае, на улицах, даже учителя в школе обсуждали якобы начавшиеся аресты одними партийными лидерами других. Говорили, будто Троцкий требовал от Дзержинского отменить постановление о высылке из Москвы биржевиков; будто Троцкий не был болен, а ранен в живот Калининым (или Зиновьевым). И всё это рассказывалось с такой убежденностью, что невольно задумываешься – неужели правда?
Однако волнения быстро улеглись, слухи постепенно сошли на нет. Жизнь стала гораздо спокойнее, быт наладился, и единственное, что сильно огорчало Наталью – то, что у них с Мишей не было детей.
Глава 9
От керосиновой лампы на стол падал круг дрожащего желтого света, отчего остальная комната казалась совсем темной, хотя на улице было еще светло, несмотря на довольно поздний час. Наступил май, дни становились всё длиннее, а скоро и вовсе начнутся белые ночи. Наталья сидела за столом возле окна, проверяя тетради. Конец года, через пару недель дети разойдутся на каникулы, и они уже почувствовали эту грядущую свободу – заниматься стали гораздо небрежнее. На уроках отвлекались, глядя в окна на расцветающие деревья и щебечущих птиц, а в их прописях Наталья находила куда больше ошибок, чем обычно. Даже всегда усердная отличница Лидочка и то пару раз написала неправильно. Наталья вздохнула, исправляя ее задание – ведь сама же потом расстроится.
Отложив последнюю тетрадь, Наталья потянулась и посмотрела в окно. На улице начали наползать сумерки, делая окружающие предметы слегка расплывчатыми. Миша еще не вернулся – у него партийное собрание на заводе, а они всегда затягивались надолго. И без него в квартире было пусто и одиноко.
Наталья собрала тетради, просмотрела план уроков на завтра, внеся в него некоторые поправки, и собиралась пойти поставить чайник, когда появился Миша. Он выглядел уставшим и слегка раздраженным и, не поцеловав ее, как обычно делал, приходя домой, тяжело опустился на диван и потер виски. Собрание явно было не из приятных.
Наталья, нетерпеливо ждавшая его, чтобы сообщить радостную новость, поняла, что, пожалуй, стоит ее немного отложить. Вместо этого она молча разогрела ужин, дожидавшийся на кухне на плите, и накрыла на стол. От аппетитного запаха рагу Миша немного ожил, а начав есть, пришел в себя достаточно, чтобы улыбнуться ей. Лишь тогда Наталья решилась спросить:
– На собрании было что-то неприятное?
Миша резко кивнул:
– Теперь, когда сухой закон отменили, рабочие совсем спиваются. Они и прежде-то умудрялись доставать спиртное, но сейчас… Что-то страшное. Просто не знаю, что с этим можно сделать. Начальство велит проводить усиленную пропаганду по борьбе с пьянством. Но какой от нее толк? Они все соглашаются, кивают, а потом идут в кабак. Хорошо хоть на работе пока в трезвом виде появляются. Пьяный рабочий за станком… – Миша сокрушенно покачал головой. – Катастрофа.
Наталья понимающе кивнула. Она недавно видела на Невском проспекте демонстрацию. Дети шли стройными рядами, неся транспаранты: «Пролетарские дети против пьющих отцов», «Отец, не пей. Купи книги детям, одень их», «Отец, брось пить. Отдай деньги маме», «Мы требуем трезвости от родителей». И в школе она не однажды слышала, как учительницы жалуются на пьянство мужей, а ученики – на пьянство родителей.
– Да и с беспризорниками, которых решили определить на заводы для перевоспитания – глаз да глаз, – Миша вздохнул. – Они же дети, им в принципе не следовало бы работать. К тому же они трудиться и не привыкли. Одни проблемы от них.