Наталья выглянула в окно и, как и ожидала, увидела возвращавшуюся со смены Марусю, по пути весело распевавшую модную песенку.
Маруся недавно сделала новую стрижку – короткую, четко вырисовывающую форму головы. Наталья считала, что с ее крестьянским сложением такая стрижка ей совсем не к лицу, но, конечно же, ей этого не говорила. И одевалась Маруся тоже по последней моде – в коротком каракулевом жакете, надвинутой на глаза маленькой шапочке и в ботинках на шнуровке.
– А вот и наша активистка идет, – тихонько заметила Тося, и Наталья невольно фыркнула.
Марусино пение слышали, наверное, во всех соседних домах. Но это, хоть и глупая, по крайней мере безобидная песенка. А порой под их окнами раздавались гораздо более кровожадные куплеты:
– Эй, живей, живей, живей,
На фонари буржуев вздернем.
Эй, живей, живей, живей.
Хватило б только фонарей.
Их пела возвращавшаяся с комсомольских собраний молодежь, и Наталью каждый раз передергивало от полных ненависти и жажды расправы слов.
Сейчас, к счастью, дело ограничилось легкомысленной песенкой Маруси, а вскоре по лестнице застучали ее каблуки, и она сама влетела в квартиру – веселая и полная энергии.
– Всё дома сидите, клуши? – с легким пренебрежением спросила она. – Пошли бы погуляли, что ли.
Тося ничего не ответила, просто пожав плечами. Наталья же возразила:
– Некогда мне гулять.
– Ой, уж прям уж, – фыркнула Маруся, плюхнувшись в ближайшее кресло. – Вот скажи: что толку от твоей науки? Ну, научишь ты детишек премудростям всяким, а дальше что?
– Найдут себе хорошую работу.
– Чтобы найти хорошую работу, наука твоя не нужна. Вместо того чтобы в школу посылать, лучше бы родители их ремеслу обучали.
– Ну, не всем же работать на фабриках, Марусенька, – добродушно вмешалась Тося. – Кто-то же должен и наукой заниматься. Те же машины изобретать и создавать – для этого одного ремесла недостаточно.
– Глупости! – упрямо вскинулась Маруся. – Буржуазные пережитки. Вы эти ваши интеллигентские воззрения бросьте.
Наталья вздохнула и вернулась к тетрадям – спорить с ней бесполезно, в этом она уже убедилась. Только поругаются. Подобные дискуссии Маруся затевала не впервые. Она считала своих соседок отсталыми и стремилась просветить их и наставить на истинный коммунистический путь. В первый раз чуть не разругавшись с ней, теперь Наталья предпочитала уходить от подобных разговоров. Тося же смотрела на Марусю как на неразумного ребенка и тоже старалась не спорить.
Увы, это только сильнее раззадоривало Марусю, и она начинала страстно вещать – причем явно не своими словами, а услышанными на каком-нибудь партийном собрании. Вот и сейчас она что-то говорила о новом человеке, который должен уметь не только любить, но и ненавидеть. Классовых врагов, конечно же. И быть готовым отдать жизнь за светлое будущее. Наталья особенно не вслушивалась, только время от времени кивала, делая вид, будто со всем согласна. Так проще – Маруся выговорится и оставит ее в покое. И действительно – закончив свою пламенную речь, она ушла к себе.
***
В январе Наталья родила сына, которого назвали Павлом. Лишь за две недели до этого она оставила работу в школе. И хорошо, что в тот момент, когда подошел срок, Тося была дома. Пожалуй, впервые Наталья порадовалась наличию соседей в квартире. Будь она одна, точно растерялась бы и не знала, что делать. А Тося деловито приготовила всё необходимое, вызвала акушерку и успокоила Наталью. И всё время была рядом, держа ее за руку и подбадривая.
К тому времени, как мужчины вернулись с работы, счастливая молодая мать, уже забыв про страх и боль, сидела в кровати, покачивая колыбель, в которой спал ее крошечный мальчик. Зима стояла холодная, а система отопления в их квартире была довольно-таки ветхой и плохо прогревала, так что Наталья укутала Павлика в самые теплые одеяльца и поминутно с беспокойством проверяла, не замерз ли он.
Тося и тут очень помогла. Растерянная и беспомощная, не знающая, что делать с младенцем, Наталья просто не представляла, как справилась бы, если бы не соседка. Тося научила ее пеленать ребенка, правильно держать, а главное – не давала ей паниковать при каждом крике Павлика. Когда она уходила, оставив их отдыхать, Наталья схватила ее за руку, благодарно сжав, и с чувством произнесла:
– Спасибо!
– Всегда пожалуйста, – улыбнулась Тося. – Я прекрасно помню, как всё страшно и непонятно, когда у тебя первый ребенок. Мне-то помогала мама, а тебе, бедняжке, и помочь некому. Разве могла я тебя оставить?
И вот в прихожей раздались мужские голоса, потом Тосин. После чего в комнату стремительно вошел взволнованный Миша. На несколько мгновений он замер на пороге, глядя на Наталью и Павлика с недоверчивой радостью в темных глазах. Наталья улыбнулась и поманила его подойти, приложив палец к губам.
– Тише. Не разбуди.
Миша кивнул, и сел рядом с ней на кровать, склонившись над колыбелью. Столь нежного и беззащитного выражения на суровом Мишином лице Наталья не видела еще ни разу. Она широко улыбнулась, чувствуя себя бесконечно счастливой.
Дома Наталья сидела недолго – уже на второй месяц после родов требовали выхода на работу. Павлика пришлось взять с собой в школу. Дети, обнаружив в классе младенца, тут же собрались вокруг него шумной любопытной толпой. Вопросы так и посыпались:
– Ой, а это ваш, Наталья Кирилловна, да?
– Мальчик или девочка?
– А как его зовут?
– Какой хорошенький! Смотрите, у него глазки голубые.
И если мальчики быстро потеряли интерес, девочки пришли в восторг. Каждой хотелось посмотреть, а желательно еще и потрогать. Не привыкший к столь многочисленному и беспокойному обществу, Павлик протестующе заревел.
– Всё-всё, садитесь на свои места, – прогнала Наталья учениц, беря сына на руки.
Успокоить и учеников, и Павлика удалось с немалым трудом. И весь тот урок они больше косились на ребенка, чем слушали Наталью. А на перемене опять собрались вокруг него. К этому времени Павлик успел заснуть, и девочки, к счастью, стояли рядом тихо, стараясь не разбудить, только шепотом обменивались впечатлениями.
Со временем дети привыкли, включились в обычную работу, не обращая внимания на нового обитателя класса. Только на переменах подбегали к нему. Наталья нашла это даже удобным – у многих ее учеников были младшие братья и сестры, они привыкли нянчиться с маленькими и прекрасно развлекали Павлика.
Поначалу Наталья хотела крестить сына – по той же причине, что хотела когда-то венчаться: она так привыкла. Но быстро отказалась от этой затеи. Даже просто зайти в церковь нынче стало опасно. На «Красном путиловце», где работал Миша, создали «безбожную бригаду», и Алексей состоял в ней одним из самых активных членов. Он с удовольствием рассказывал соседям об очередном рейде в квартиры рабочих, во время которых срывали со стен иконы, топтали и жгли их, а потом проводили воспитательные беседы. И счастье еще, если только беседы: упорствующих увольняли, лишали жилплощади. Маруся туманно намекала, что бывало и кое-что похуже.
– Борьба с религией – священная обязанность комсомольца, – любил повторять Алексей.
Наталья боялась, что если они крестят ребенка, Мишу прогонят с завода. В конце концов, утешала она себя, традиции – это, конечно, хорошо, но не такой ценой. Может, к тому времени, когда Павлик подрастет, эта ненависть к церкви немного утихнет, тогда можно будет и посмотреть. Не к спеху, решила Наталья и на том успокоилась.
***
Когда Павлику было два года, в Ленинграде снова начался кризис. Промышленные товары невозможно было сыскать днем с огнем – их выдавали только по карточкам. За пальто, сапогами, чулками выстраивались длиннейшие очереди. На них выделялись ордера, но и по ордерам были очереди, в которых приходилось стоять сутками, сменяя друг друга.
Наталья удрученно смотрела на своих учеников, у которых совсем не осталось нормальной одежды – и мальчики, и девочки появлялись в школе в синих сатиновых халатах. Редко у кого находились хоть какие-то теплые вещи, а зима стояла холодная, дети мерзли и ходили с красными заледеневшими руками. Варежек не было, да и пальто обычно перешивали из какого-нибудь старья. Наталья и сама носила одно и то же платье, но они с Мишей хотя бы могли пользоваться одеждой, пока она совсем не износится, а дети быстро вырастали. Для Павлика она перешивала одежду из старых вещей – купить что-нибудь на двухлетнего ребенка было совершенно нереально.