И опять же сказано это было с хвастливой бравадой. «Сколько же тебе лет, что ты успела стать убийцей?» – в ужасе подумала Наталья. Такая невинная внешность, и такая тьма внутри!
Ольгу посадили за аристократическое происхождение, которое чувствовалось в ней до сих пор, вопреки тяготам тюрьмы. Даже обладавшая бешеным характером Марфа слушалась ее. Софья и Настасья оказались проститутками, а Федора – монахиней. И если Ольга умела приказывать так, что ее невозможно было ослушаться, Федора одним своим присутствием и доброжелательной улыбкой создавала спокойную и торжественную атмосферу. Поразительно разношерстная компания.
Наталья так соскучилась в одиночке по людскому обществу, что говорила не переставая: рассказывала о себе, расспрашивала соседок. Они охотно поддерживали разговор: новый человек в камере – единственное здесь развлечение. И вскоре ей уже начало казаться, что этих пятерых женщин она знала всю жизнь.
Выслушав ее историю, Федора сочувственно потрепала ее по руке и тихо посоветовала:
– Молись за сына, деточка. Это всё, что ты сейчас можешь для него сделать. И это немало – поверь. И за мужа молись.
Наталья пожала плечами. Молись! Она уже и забыла давно, как это делается. Неожиданно подумалось: а знала ли вообще когда-нибудь? Разве ее обязательное вычитывание заученных слов было молитвой? Никогда прежде Наталье не приходило в голову, что в ее отношениях с Богом чего-то не хватает с ее стороны. Но сейчас, чем больше она думала, тем больше понимала, что настоящей веры у нее никогда и не было – только привычка. И страх перед огромным миром.
А здесь, в тюрьме – в полной неизвестности и безнадежности – всё представало в ином свете. И Наталья решила последовать совету Федоры и попробовать молиться. Как получится. Хотя бы маленькое утешение и надежда.
Их общение прервал громкий грохот поворачивающихся ключей и стук дверей. Наталья вопросительно посмотрела на товарок – что это?
– На допрос вызывают, – напряженным тоном пояснила Ольга.
Это заставило Наталью в свою очередь напрячься. А она-то наивно решила: раз она подписала, что они хотели, допросов уже не будет. Больше она ничего подумать не успела, поскольку дверь со скрежетом распахнулась и в камеру зашел один из дежурных солдат. Сделав два шага внутрь, он остановился и окинул строгим взглядом вставших женщин, смотревших на него со страхом, почти задерживая дыхание.
– Кто на Фэ? – важно вопросил дежурный.
С обреченной покорностью к нему шагнула Настасья. Когда они вышли и дверь снова закрылась, Наталья недоуменно посмотрела на остальных:
– Как она поняла, что это ее?
– Потому что у нее фамилия начинается на «ф», - пожала плечами Марфа. – Они всегда так вызывают: чтобы чего лишнего не сказать. А мы должны догадываться.
– Теперь можно расслабиться, – довольно объявила Софья. – Нас уже весь день не тронут.
Она уселась на свой топчан и, тихонько что-то мурлыча под нос, принялась наблюдать за солнечным зайчиком, каким-то образом попадавшим в камеру и сейчас лежавшим на полу рядом с замазанным краской окном.
Ольга взяла со столика книгу себе и предложила Наталье:
– Хочешь почитать?
Наталья с готовностью кивнула – книги она всегда любила, а здесь к тому же больше и делать нечего.
– А откуда книги? – поинтересовалась она.
– В тюрьме есть библиотека, – пояснила Ольга. – Раз в месяц нам приносят новые. Если хочешь, можешь что-нибудь заказать, но наши заказы редко исполняют: чаще приносят первое, что подвернется под руку.
Наталья открыла книгу, которой оказались «Братья Карамазовы» Достоевского. И вскоре погрузилась в чтение, забыв обо всем. После нескольких дней мучительного одиночества в незнании чем себя занять долгими часами, возможность отвлечься книгой казалась почти неземным блаженством.
Некоторое время спустя ее отвлек от чтения пронзительный крик. Наталья вздрогнула и вскинула голову. Марфа душила Софью, схватив ее за горло. Непонятно, откуда столько силы бралось в тщедушном теле, но пухлая Софья не могла отбиться от костлявой Марфы и уже начала синеть и хрипеть, задыхаясь. Ольга и Федора бросились к ним, оттаскивая Марфу от жертвы. Та рычала, словно дикий зверь, и бешено отбивалась. Софья, кашляя и тяжело дыша, съежилась на своем топчане.
– Ну, что на этот раз? – устало спросила Ольга, когда Марфа успокоилась.
И по этому уставшему смирившемуся тону Наталья поняла, что подобное происходит далеко не впервые.
Марфа пробормотала сквозь зубы нечто неразборчивое. Ольга нахмурилась:
– Отстань от нее, – стальным тоном велела она. – Мне надоели ваши свары.
Марфа с независимым видом отвернулась, ничего не ответив, и Ольга вернулась к своей книге. Федора принялась петь – красивым поставленным контральто – какую-то народную песню. И чудесным образом Марфа окончательно присмирела и затихла.
– Пение всегда действует на нее, как успокоительное, – тихонько пояснила Ольга Наталье. – Тут же становится кроткой, как овечка.
Наталья невольно хихикнула: это определение меньше всего подходило буйной неуправляемой Марфе. Но пение Федоры действительно действовало на нее чуть ли не волшебным образом: теперь она сидела на топчане, обхватив себя руками, и с отсутствующим лицом раскачивалась из стороны в сторону, точно змея перед заклинателем.
Наталья вернулась к книге, но почитать пришлось недолго: по коридору затопали сапоги и загремели засовы открываемых камер. Женщины встрепенулись и даже заулыбались.
– Прогулка, – пояснила Ольга на недоуменный взгляд Натальи. – Воздух!
Наталья обнаружила, что взволнована даже больше товарок. В одиночке ее на прогулки не водили, и она уже не чаяла когда-нибудь вдохнуть свежего воздуха, увидеть небо.
В коридоре их построили в ряд.
– Руки назад! Идти по два! Не разговаривать!
Пока их вели по темным коридорам и крутым лестницам, Наталья пыталась запомнить все повороты, понять расположение тюрьмы, сама не зная зачем. Но поворачивали так часто, что она быстро закружилась и потеряла направление. Наконец, вышли на крышу пятого этажа – настоящая орлиная площадка – десять на десять метров. Бетонный пол, бетонные высоченные стены. Рядом с ними караулил надзиратель, а на вышке стоял часовой с автоматом. Но, выйдя туда, Наталья едва не задохнулась от свежего и почти чистого воздуха! И небо! Там было настоящее синее небо и солнце!
Они ходили по периметру площадки под строгим наблюдением не больше двадцати минут. И все эти двадцать минут, пролетевшие, как одно мгновение, Наталья наслаждалась, стараясь впрок надышаться настоящим воздухом и наглядеться на синеву неба. Разговаривать во время прогулки запрещалось, но ей сейчас было и не до разговоров.
Откуда-то издалека доносились звуки города: шум проезжающих машин, приглушенные расстоянием людские голоса. Будто из другого мира. Мира, в котором была семья, работа, обычная повседневная жизнь. Всё это сейчас казалось полузабытым фантастическим сном.
Когда их погнали обратно в темноту и затхлый воздух тюремных коридоров, это чувствовалось как маленький арест, вызывая подавленность и тоску. Все женщины по возвращению в камеру стали молчаливы и апатичны.
Наталья вернулась к книге, краем глаза отметив, как Федора встала на колени, повернувшись к остальным спиной – видимо, молилась. А Марфа принялась насвистывать какую-то популярную песенку. Мелодия была смутно знакомой, но Наталья никак не могла ее узнать. Некоторое время это ужасно раздражало, отвлекая от чтения, но вскоре она сумела полностью отключиться от окружающего, сосредоточившись на книге.
К тому времени, когда в коридоре раздалось звяканье посуды, возвещающее об обеде, Наталья готова была съесть что угодно – даже ту гадостную на вид кашицу, которую им разлили в алюминиевые тарелки – каждой по одному черпаку. Каша была проглочена в одну секунду, почти не утолив голода. Позже на ужин принесли точно такой же черпак каши. Вот и всё питание. Хватало только, чтобы поддерживать жизнь в измученном теле, и постоянное чувство голода не исчезало ни на секунду. Но Наталья привыкла к нему, научившись почти не замечать противное сосущее ощущение.