По вечерам – в часы между ужином и отбоем – они особенно много разговаривали: обсуждали прочитанные книги, обменивались воспоминаниями о воле. А любимая тема – освобождение. Говорят, бывают такие удивительные случаи, когда кого-то освобождают. Никто по-настоящему не верил в подобные чудеса, но приятно было подпитывать надежду. А вдруг?
Когда же вечером три раза мигала лампа – через пять минут отбой – и все поспешно ложились на топчаны, выставив одну руку поверх одеяла, Наталья пыталась следовать совету Федоры – молиться за Павлика и Мишу. Вначале молитва шла тяжело, но с каждым разом будто что-то чуть-чуть открывалось в душе: слова появлялись сами, исходя прямо от сердца. Ни разу в жизни Наталья еще не молилась так искренне и горячо. Ни разу в жизни не испытывала от молитвы такого успокоения.
Проходили дни, неотличимые друг от друга. Однообразная жизнь в камере имела лишь несколько развлечений.
Два раза в месяц устраивали прожигание кроватей паяльной лампой – от вшей. И с той же периодичностью натирали паркет. Сначала мыли пол, потом покрывали его полужидкой мастикой, а затем натирали жесткой щеткой. Одна нога вставлялась под ремешок щетки, а другая становилась на тряпку. Этот процесс походил на танец, и Наталья почти получала от него наслаждение. Вот только от постоянного недоедания она быстро выдыхалась.
Каждые девять дней заключенных водили в баню, представлявшую собой большое помещение с рядами скамеек в середине и серией кранов с горячей и холодной водой. Каждой давали шайку и кусочек мыла. Банный день был настоящим праздником. Можно было вымыться как следует, отскрести усталое тело, а заодно и постирать единственную смену белья. Но как же ужасно потом было возвращаться в камеру, где с наступлением зимы стало совсем холодно. Дрожа, они сбивались в кучу, прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то согреться.
Так прошло, наверное, несколько месяцев – Наталья сбилась со счета и время определяла лишь по погоде на улице во время прогулок. Снег, заваливший их прогулочную площадку, начал таять, а солнце светить всё ярче и теплее. Так что Наталья решила, что наступил март. И тогда однажды в камере появился часовой, объявивший:
– Бергман, с вещами на выход!
Наталья вздрогнула от удивления. В этот час на допросы не водили. И потом – с вещами? Неужели ее освобождают? Сердце забилось в робкой надежде, когда она быстро собрала свои скудные пожитки и поспешно простилась с сокамерницами.
– Храни тебя Господь, деточка! – перекрестила ее Федора.
Дверь камеры с обычным скрежетом закрылась за спиной Натальи. Она замешкалась в коридоре – вместе с надеждой в душе трепыхался страх, и почти не хотелось покидать ставшую привычной камеру. Часовой грубо толкнул ее в спину, поторапливая. Вздохнув, Наталья зашагала по коридору.
Ее привели в кабинет, где сбоку под лампочкой сидел за маленьким столом черноволосый майор НКВД. На его лице застыла терпеливая скука. Он молча показал Наталье на табуретку напротив себя.
– Фамилия? – поинтересовался он, когда Наталья села.
– Бергман, – немного нервно ответила она.
Майор порылся в стопках белых бумажек, лежавших справа и слева от чернильницы, вытащил оттуда одну и прочел равнодушной скороговоркой:
– «Согласно Уголовному кодексу СССР, статья 58, пункт 6, гражданка Бергман Наталья Кирилловна приговаривается к восьми годам заключения в концентрационном лагере за шпионаж в пользу Франции и Англии».
После чего он на обороте написал, что текст объявлен заключенной сего числа. Это звучало так обыденно, что даже не сбывшаяся надежда на освобождение не особенно опечалила Наталью. Она сама удивлялась, насколько равнодушной и спокойной себя чувствовала.
Майор пододвинул ей листок и семикопеечную ученическую ручку с плохим пером.
– Я хочу прочесть сама, – возразила Наталья – не столько потому, что действительно считала это важным, сколько чтобы хоть как-то почувствовать переломный момент в своей жизни.
– Неужели я буду вас обманывать? – лениво возразил майор. – Ну, прочтите.
Он нехотя выпустил бумажку из руки, и Наталья принялась разглядывать ее. Напечатано на машинке, но не первый экземпляр – копия.
«Выписка
Из постановления ОСО НКВД СССР от 18.03.1933
№ 23
Слушали об обвинении гражданки Бергман Н.К., 1897 года рождения, в шпионаже в пользу Англии и Франции.
Постановили определить 8 (восемь) лет исправительно-трудовых лагерей.
Копия верна.
Секретарь Мерзляков И.К.».
Наталья взглянула на майора – не пояснит ли он что-нибудь? Но нет, он даже не собирался: уже кивнул надзирателю в дверях готовить следующего. Поскольку Наталья медлила, он еще раз показал ей, где расписаться:
– Вот тут.
И Наталья расписалась. В конце концов, вряд ли ее подпись что-нибудь изменит. Было предельно ясно, что всё давно решено и ее присутствие здесь – пустая формальность.
Странно, но выходя из кабинета, Наталья чувствовала почти облегчение. Восемь лет лагерей – не самый большой срок. Она знала от соседок по камере, что многим давали гораздо больше. К тому времени, когда она отбудет срок, Павлику будет тринадцать. Она сможет вернуться в Ленинград и найти его. Эта надежда грела ей сердце всю дорогу до большого бокса, где собирали отправляемых на этап.
Просторный темный зал, в котором было ненамного теплее, чем в промозглых каменных коридорах, был до отказа заполнен множеством людей. Они беспрестанно ходили туда-сюда – кого-то уводили, кого-то приводили, – и их движение не прекращалось ни на секунду. Наталья села на пол, рядом с пожилым евреем, у которого было странно умиротворенное и почти восторженное выражение лица. Он покосился на нее и спросил:
– Вы еще не говорили с епископом?
– Епископом? – удивилась Наталья. – Нет.
– Знаете, он благословил меня, и теперь мне хорошо, – всё с тем же радостным умиротворением сообщил еврей. – Вам обязательно надо подойти к нему. Его привели недавно, и он благословляет всех. Его собираются расстрелять, но это ничего не значит для него.
И не успела Наталья выразить согласие или отказаться, как он вскочил на ноги и схватил ее за руку, поднимая, а потом повел в другой конец комнаты. К этому времени глаза у нее привыкли к темноте, да и сквозь оконные ставни начали пробиваться лучи света.
На скамье у стены сидел монах в черном одеянии, с непокрытой головой. Длинные седые волосы свисали по обеим сторонам бледного, изможденного лица. Короткая редкая борода и глубоко посаженные светлые глаза. Несмотря на худобу и бледность, в его лице было нечто необыкновенное – словно изнутри исходил свет, делавший неважным и незаметным внешнее. Он сидел, сложа руки, и с кем-то разговаривал. Вся его фигура излучала спокойствие, достоинство и силу. По обеим сторонам скамейки стояли два человека.
Наталья оробела и замерла, не решаясь подойти ближе. Но монах уже увидел ее и ласково улыбнулся. И Наталья сама не заметила, как оказалась на коленях возле его ног. Монах мягко положил костлявую ладонь на ее склоненную голову, благословляя, и негромко произнес:
– Мужайся, дитя: немало тебе предстоит еще претерпеть. Но надейся на Господа, и Он управит твой путь. Главное – не отчаивайся.
Наталья встала и отошла, чувствуя, как на душу спустилось безграничное умиротворение. Она поняла теперь, что имел в виду еврей, подведший ее к монаху – будто частичка света, озарявшего лицо монаха, передалась и ей.