И когда ее вместе со многими другими заключенными запихнули в грязный фургон, чтобы отвезти на вокзал, ни малейшего страха не шевельнулось в сердце.
Глава 12
Внутри автомобиля было невыносимо душно, и Наталья испытала громадное облегчение, когда они вышли наружу и смогли вдохнуть свежий воздух.
Заключенных сразу же окружила охрана. Место, где они оказались, походило на грузовой склад на вокзале. Из-за темноты больше разглядеть ничего не получилось. Разговаривать с товарищами по несчастью не хотелось. Всех мучили голод и жажда. Так что и выходили, и осматривались в полной тишине.
– Встать по четыре в ряд! – раздался приказ из темноты, а когда они суматошно построились, голос продолжил: – Вперед марш!
Они шли медленно, и конвоиры постоянно резко подгоняли:
– Быстрее! Быстрее! Давай! Давай!
И помахивали штыками. Наталья, как и остальные заключенные, пыталась идти так быстро, как могла, но сказывалась многомесячная голодовка и неподвижный образ жизни – ноги заплетались и переставлялись с трудом.
Придя на перрон, они еще долго ждали, дрожа от холода. Наконец, раздался гудок, и к перрону подошел товарный поезд. Женщин загнали в абсолютно темный вагон, где можно было продвигаться только на ощупь. Их было всего пятеро, и, забившись в угол, Наталья порадовалась, что поедут свободно. Но не тут-то было. Некоторое время спустя дверь вагона с грохотом отъехала в сторону, и внутрь ворвалась толпа полуголых орущих и ругающихся женщин. Они ссорились, сквернословили, насмехались, ругались. Немного успокоились, только когда поезд тронулся.
Но даже эта бешеная стая женщин явно самого низкого поведения не беспокоила Наталью. Она так устала, что потеряла всякий интерес к настоящему и будущему и немедленно заснула прямо на полу под мерный стук колес.
Разбудили ее дикие вопли. Оказалось, во время остановки в вагон заглянул начальник конвоя, и женщины встретили его криками возмущения. Наталья села, моргая со сна, наблюдая, как начальник конвоя положил руку на кобуру с револьвером. Этот предупреждающий жест заставил женщин немного успокоиться, создав подобие порядка. Обведя заключенных внимательным взглядом, он указал на Наталью:
– Ты назначаешься старшей в вагоне – будешь отвечать за поведение остальных.
Наталья посмотрела на него с ужасом: как она должна усмирять эту дикую стаю? Но начальник без лишних слов просто покинул вагон. Женщины дружно посмотрели на нее с презрением и чуть ли не с ненавистью. Наталью передернуло.
Возложенная на нее задача оказалась даже тяжелее, чем ей представлялось. Все были голодны и с каждым часом становились голоднее. Еды выдавали, конечно же, недостаточно. При первой же кормежке Наталья столкнулась с главной трудностью. Два солдата принесли им хлеба – по двести грамм на человека; и три банки рыбных консервов – по банке на десять человек. Наталье, как старшей по вагону, пришлось делить еду. И это подняло такой возмущенный вой, что она просто бросила всё, воскликнув:
– Отлично! Делите сами – я не стану ничего делать!
В результате началась настоящая драка. Те несколько женщин, которые взялись делить продукты, почти всё забрали себе, оставив остальным жалкие крохи. Обделенные, естественно, возмутились. В считанные секунды вагон превратился в орущую дерущуюся свалку. Только когда прибежавший на шум конвойный пару раз выстрелил в воздух, они разошлись по своим углам.
После пары таких драк женщины сами попросили Наталью распределять еду. И постепенно ей даже удалось склонить их к более разумному поведению. Да и то – чуть ли не каждый раз, когда Наталья нарезала недопеченные, полусырые буханки ржаного хлеба, приходилось отбиваться от пытающихся напасть сзади. К счастью, вокруг нее сформировалась группа старших женщин, которые защищали ее от посяганий.
Воды тоже не хватало. Им выдавали одно ведро утром и одно вечером. О том, чтобы помыться не могло быть и речи, поскольку не хватало даже для питья. Раздача воды опять же представляла собой сложный процесс, сопровождавшийся спорами. Своих кружек у них не было – поили из казенных. Конвоир, приносивший ведро, стоял рядом, черпал и подавал. Тогда-то и начинались споры.
– Сначала пьют здоровые! – непременно заявлял кто-нибудь. – Потом туберкулезные, а потом уже сифилитики!
Последних среди проституток было немало, поэтому они всегда подходили к воде последними. Жажда мучила всех – а больных особенно, – и неизменно кто-нибудь да пытался оспорить этот порядок и пробраться вне очереди. Из-за чего возникала ругань и драки.
Наталья не настаивала на строгом соблюдении порядка, прекрасно понимая, что в предыдущем вагоне всё равно пили из тех же самых кружек и больные, и здоровые. Но объяснять это остальным женщинам она не бралась.
Еще хуже обстояло дело с естественными потребностями. До самого конца поездки заключенным не позволяли выходить из вагона, и пришлось соорудить нечто вроде уборной у стены в средней части вагона – между двухъярусными нарами, на которых они спали. По бокам самодельная уборная была отгорожена, но передняя часть оставалась открытой. И восседавшего в этом заведении неизбежно созерцали остальные – и отпускали грязные остроты по поводу происходящего. За время, проведенное в поезде, Наталья наслушалась столько ругательств, похабщины и грязи, сколько не слышала за всю жизнь.
Для вентиляции имелось всего два маленьких окошка в верхней части вагона. Спавшие на верхних нарах еще могли получать немного свежего воздуха. На нижних нарах, где пришлось устроиться и Наталье, дышать было почти невозможно. Она даже пожалела о тюрьме – там, в камере, по крайней мере, было чисто. И спокойно, несмотря на происходившие время от времени ссоры.
Здесь же постоянно возникали скандалы по малейшему поводу и вовсе без повода, быстро перераставшие в бешенные драки с расцарапыванием лиц и выдиранием волос. Особенно часто драки возникали между воровками и проститутками, которые друг друга не выносили и постоянно старались задеть.
– Да что вы не поделили? – однажды в отчаянии воскликнула Наталья.
Она страшно устала разнимать драки и почти потеряла голос, когда они не проехали еще и половины пути. У нее не было времени ни подумать, ни отдохнуть. Она чувствовала себя так, словно возглавляет сумасшедший дом, в котором приходится дежурить днем и ночью. Даже когда женщины спали, следовало не терять бдительности.
– Жалкие фраера, – презрительно скривилась одна из воровок, которая на этот раз начала драку, напав на проститутку, спокойно сидевшую на нарах и никого не трогавшую. – Никакого понятия о чести.
– Ой, можно подумать, вы такие честные! – парировала та.
– Да, честные! – вскинулась воровка. – Мы не спим с кем попало и живем по мурке!
– Зато чужое имущество таскаете! – с не меньшим презрением фыркнула проститутка. – Мы зарабатываем, как умеем, зато уж и не крадем.
– Смотри, бобриха, и твое утащим, – с угрозой прошипела воровка.
Слово за слово, и драка чуть не началась заново.
– А ну – тихо! – рявкнула Наталья. – Обе хороши.
Женщины замолчали и только продолжали прожигать друг друга ненавидящими взглядами. Наталья вздохнула и потерла виски. Хуже чем дети, честное слово! Одно радует – они все-таки ее относительно слушались. Порой она сама себе удивлялась. Никогда прежде она бы не подумала, что сможет усмирять столь дикую неуправляемую толпу. Но по неведомой причине первоначальная ненависть к ней сменилась уважением.
На четвертый день рано утром их разбудил резкий толчок. Зевая, проснувшиеся женщины подошли к окошку посмотреть и обнаружили, что вагон стоит в тупике. Вскоре прибыл конвой.
– Всем встать! – закричали они. – На выход!
И принялись за перекличку, каждую подходившую к дверям вагона отрывисто спрашивая:
– Фамилия, имя, отчество. Год рождения. По каким статьям осуждена.
После чего, дрожа и зябко обхватив себя руками, они выходили в холодное весеннее утро. Провинциальный ободранный вокзал был почти пуст, лишь несколько людей ожидали поезда на платформе. Они опасливо покосились на заключенных и постарались отойти подальше. Большая, столь же ободранная, как здание вокзала, вывеска гласила: "Кемь".