В десять началась обедня. Выпускные стояли впереди всех, а за ними – родственники. После молебна пожилой отец Викентий произнес речь:
– Белый цвет есть символ невинности. Институт выпускает вас из своих стен невинными душой и телом. Да почиет на вас благословение Божие, и да не сотрет с вас жизнь невинности, наложенной на вас институтом.
Тася плакала, как и многие другие девочки. Всем было жаль расставаться с институтом, где они провели семь лет, который стал им домом; со своими подругами, ставшими сестрами.
После обедни все собрались в актовой зале. Теперь уже Maman произнесла речь, в которой коснулась наступающих для выпускниц новых обязанностей добрых семьянинок и полезных тружениц. Едва она закончила, как девочки окружили ее, целуя руки, лепеча слова любви и признательности.
Когда закончилась официальная часть, начались сердечные прощания с классными дамами и любимыми учителями, просьбы о фотографиях.
Остававшаяся в институте Тася прощалась только с товарками. И хотя они никогда не были особенно близки, все-таки с этими девочками она прожила бок о бок семь лет, и расставаться с ними было грустно. Ей казалось, она будет скучать даже по надменной Фроловской. Что уж говорить о Лизе, с которой они в последнее время стали настоящими подругами.
– Лиза, душка, напиши мне свой адрес, – чуть не плача, попросила Тася. – Обещай, что не забудешь.
Лиза, сама едва сдерживая слезы, записала ей адрес в книжечку.
– И ты не забывай – пиши.
Тася закивала, быстро моргая. Тут обе не выдержали и, разрыдавшись, крепко обнялись.
Но вот закончились последние объятия и поцелуи. Девочки в воздушных белых платьях в сопровождении родственников направились в швейцарскую. Швейцар, весь блестевший своей парадной формой, с эполетами на плечах и алебардой в руках, широко распахивал двери. Карета за каретой подъезжали к крыльцу, и девочки разъезжались по домам. Тася грустно наблюдала за подругами, в душах которых предвкушение новой интересной жизни уже пересилило печаль прощания с институтом.
Последние выпускные уехали, и институт сразу точно притих. Тася вытерла платком уже не сдерживаемые слезы и повернулась, чтобы пойти в дортуар – собрать вещи. Теперь у нее будет отдельная комната, как полагается пепиньерке.
Глава 2
С наступлением лета начались ежегодные перестановки. В сад, в крытые галереи, перенесли парты, а в классах на втором этаже разместили тюфяки, и девочки спали на полу: многие – особенно из старших – оставались на каникулы в институте. Кровати же в это время красили и чинили. Когда ремонт дошел до первого этажа, спать перешли наверх. А когда парты вернулись на свои места, в галереях устроили столовую. Родных теперь принимали в саду.
Лето проходило размеренно и монотонно. Первую половину дня Тася посвящала подготовке к деятельности пепиньерки: под руководством классных дам и самой Maman входила в тонкости своих обязанностей. После же обеда она проводила время в саду за чтением или вышиванием, одновременно присматривая за воспитанницами.
Младшие играли в разбойников, используя для этого группы кустов, окаймлявшие большие лужайки, и обсаженную старыми ивами заднюю аллею, которая всегда была темна и прохладна. Популярностью пользовались и гимнастические игры. Особенно «гигантские шаги»[10], стоявшие на передней площадке, усыпанной светлым песком: девочкам нравилось вертеться вокруг них, будто взлетая. Старшие же вели себя чинно, как настоящие дамы, гуляли парами по аллеям или уединялись в большой круглой беседке в центре сада, налево и направо от которой шли куртины[11] немудреных цветов.
Слушая веселый смех и крики, Тася немного завидовала воспитанницам: ей теперь по статусу не положены подобные развлечения. А так хотелось присоединиться! Вздохнув, она опустила взгляд в книгу, слегка щурясь от яркого солнца. Но уже через пару минут снова отвлеклась.
В саду защебетала какая-то птичка, и вокруг нее тут же собралась толпа девочек, слушавших ее с замиранием сердца. Тася улыбнулась – не так давно она точно так же бегала слушать пташек и искала с одноклассницами птичьи гнезда.
Немного поодаль девочки кормили бездомных кошек, которые во множестве собирались в институтском саду. Воспитанницы брали над ними шефство и приносили своим кошкам говядину от обеда, покупали молоко.
– Тася, сколько от Петербурга до Сергиевой Приморской пустыни? – раздался рядом звонкий голос, и Тася с улыбкой посмотрела на подошедшую к ней Надю из пятого класса – озорную, но добрую девочку с тугими темными косами.
– Что за фамильярность! – возмутилась проходившая мимо фрау Штюц. – Она теперь для вас Наталья Кирилловна!
– Простите, мадемуазель, – смутилась Надя, опустив глаза.
Фрау Штюц неодобрительно покачала головой, выразительно посмотрела на Тасю, как бы говоря: «Будь с ними построже», – и пошла дальше.
– Девятнадцать верст, – Тася доброжелательно улыбнулась, и Надя подняла взгляд, улыбнувшись в ответ, тут же расцветая.
Ну, как можно с ними быть строгой? Она прекрасно понимала, как несчастные девочки тоскуют по семье, как жаждут ласки. Разве можно их лишить хотя бы малого утешения?
– Спасибо! – радостно поблагодарила Надя и умчалась к подругам.
Они собрались небольшой стайкой и чинным шагом пошли по аллее вокруг сада. Это был один из институтских обычаев – ходить на богомолье. Приняв круг сада за полвесты и узнав расстояние до какого-нибудь монастыря, девочки отправлялись в путь. Дорогой велись исключительно благочестивые разговоры, привал делался лишь через пять верст, а доходя до места, вставали на колени и молились.
Тася с умилением понаблюдала за богомолками и снова погрузилась в чтение.
***
В конце июля по институту пронеслась тревожная весть: Германия объявила России войну. Сообщение слегка обеспокоило Тасю, но особого значения она ему не придала. Может, еще ничего страшного не случится и всё быстро закончится. Пока, во всяком случае, Петербург продолжал жить обычной жизнью, а Тася занималась своими новыми обязанностями.
Осенью институт вновь наполнился веселыми, шумными, отдохнувшими за лето девочками. Набрались новые маленькие кофульки[12], которые ходили с красными носами и заплаканными лицами и просились домой.
По случаю начала занятий служили молебен, после которого все собрались в большой зале. Многочисленные речи сводились к тому, что надо хорошо себя вести и учиться. Старшие не особенно и слушали, больше тихонько переговариваясь, делясь новостями после каникул. А маленькие стояли, затаив дыхание – испуганные, растерянные. Тася с состраданием наблюдала за ними: сразу вспоминался собственный ужас, когда она впервые попала в институт. После торжественной части девочки, приседая, поблагодарили начальство и разошлись по классам, весело болтая и смеясь.
Кофульки заозирались, пытаясь понять, что им теперь делать и куда идти. Тася вместе с другими пепиньерками подозвала их к себе. Каждая выбирала себе по три-четыре воспитанницы. Их обязанностью было помочь девочкам освоиться в институте, проверять уроки, следить за поведением – словом, всячески опекать. Пепиньерки, заблаговременно ознакомленные со списками, уже знали, как кого зовут и даже соперничали между собой, выбирая подопечных из лучших семей.
Тася не стала ввязывать в споры с товарками – просто взяла трех оставшихся девочек. Таню Варламову – смуглую, подвижную вертушку, уже успевшую где-то испачкать пелеринку; тихую, с большими серыми глазами, полными слез, и двумя тонкими русыми косичками Сашу Давыдову; и с виду невозмутимую полненькую Катю Заранскую. Собравшись возле Таси, точно цыплята вокруг наседки, они смотрели на нее с надеждой и доверием, от которых потеплело на сердце. Никто прежде не смотрел на нее с таким безграничным доверием. И она твердо решила всеми силами заботиться о своих подопечных.
10
Столб с вертушкой наверху, к которой прикреплены веревки с лямками. Держась за них, играющие с разбега кружились вокруг столба.