– Мы не успели, – вздохнула Таня, вцепившись в свой сапог и не решаясь натянуть его на ногу.
Маревский помолчал, а потом махнул рукой:
– На первый раз прощаю. Но впредь чтоб успевали. Здесь война, а не институт благородных девиц, – и немного помолчав, совсем другим тоном добавил: – Эх, девоньки, как же из вас сделать солдат, а не мишени для фрицев?
У Натальи чесался язык заметить, что они прошли через такое, что уж под определение институток точно не подходят, но она благоразумно промолчала.
Она думала, их сразу отправят в бой, но нет – сначала женщин поставили учиться стрелять.
– Хоть вы и санитарки, а умение стрелять всё одно необходимо, – пояснил Маревский. – Мало ли отбиваться придется – и себя, и раненых защищать.
И началось натаскивание. Стреляли по мишеням. Винтовка отдавала в плечо с такой силой, что казалось, сейчас вывихнет его. Да и от револьверного выстрела в руке отдавалось болью. От грохота закладывало уши. Потом привыкли, конечно, но поначалу было ужасно. Учили ползать по-пластунски, не поднимая головы, растекаясь по земле.
– Чуть приподниметесь – и застрелят.
Оказывать первую помощь, делать перевязки, вправлять вывихнутые суставы, останавливать кровь, фиксировать переломы… С этой медицинской частью Наталья была уже неплохо знакома и быстро освоила то, чего еще не умела. А вот на всё остальное понадобилось куда больше времени и усилий.
Но самым утомительным и раздражающим было другое. Три женщины оказались в окружении множества мужчин, отвыкших от присутствия рядом представительниц прекрасного пола. И чуть ли не каждый выказывал им самые разнообразные знаки внимания. Кто-то действительно хотел помочь, а кто-то имел в виду совсем другое. Каких только скабрезных шуток и двусмысленностей они не наслушались. Приходилось держаться исключительно сурово и непреклонно – только так удавалось защититься от мужских притязаний.
Наталья игнорировала любые попытки заигрываний, делая вид, будто не замечает. Ирина молча одаривала шутников таким взглядом пронзительных серых глаз, что те сбивались с мысли и замолкали. А вот совсем еще молодая Таня краснела, смущалась и старалась по возможности скрыться, чем вызывала еще большую активность. Она шагу не могла ступить, чтобы рядом не оказался какой-нибудь солдат с букетиком или другим подношением, тут же принимавшийся флиртовать.
Таня чуть не плакала, жалуясь подругам:
– Просто спасу от них нет! Ума не приложу, что делать.
Таня была красива – с большими темными глазами и вьющимися каштановыми волосами. В лагерях она провела не так много времени, и они не успели убить ее красоты.
– С ними надо резко и твердо, – говорила Ирина. – А ты краснеешь и мямлишь. Вот они и наглеют.
– Не могу я так, – вздыхала Таня.
Наталья и Ирина отгоняли от нее назойливых ухажеров, когда могли, но получалось не всегда.
Так продолжалось, пока неуставную активность дивизии не заметил Орлов.
– Это еще что такое?! – рявкнул он, наткнувшись однажды на красную как мак Таню и увивавшегося вокруг нее с нахальной улыбкой Марченко. – Развели тут бордель!
Марченко испуганно вытянулся по стойке смирно, тут же забыв про существование Тани.
– Вы на войне находитесь, или где? – продолжил бушевать Орлов. – Марченко на гаупвахту на неделю. Если еще кого увижу – гаупвахтой не отделаетесь!
И женщин оставили в покое, ограничиваясь исключительно деловым общением.
***
Свой первый бой Наталья запомнила навсегда.
Она наивно полагала, что привыкла ко всему и ей уже ничто не страшно. Однако в первое же сражение поняла, как ошибалась. Взрывающиеся кругом снаряды, свистящие пули, оглушающий треск пулеметов, крики ярости и боли. Небо гудит, земля гудит, кажется, сердце разорвется, кожа вот-вот лопнет. Никогда Наталья и вообразить не могла, что земля может трещать. Всё трещало, всё гремело.
Страшно было так, что чуть ли не парализовало от ужаса, и приходилось прикладывать гигантские усилия воли, чтобы хотя бы выглянуть из окопа, высматривая раненых, не говоря уже о том, чтобы ползти за ними на поле битвы. Трясло как в лихорадке, и хотелось вжаться в землю, зажмурившись и заткнув уши. А еще лучше – бежать, бежать отсюда как можно дальше. Увы, этого-то как раз Наталья сделать не могла. И приходилось, сжав зубы, ползти дальше.
Она вздрагивала от каждого выстрела, каждого взрыва. Казалось, вот этот снаряд точно попадет в нее. И вдруг чей-то отчетливый стон.
Наталья осторожно огляделась, ища среди творящегося вокруг хаоса источник звука, то и дело вжимая голову в плечи от свиста пуль. Нашла. Торцов – светловолосый молодой парень, серьезный и ответственный, никогда не позволявший себе непристойности по отношению к трем санитаркам. Наталья подползла ближе, а у него нога разворочена, кровь хлещет толчками. Запрокинув голову и прикусив губу, Торцов только тихонько постанывал, не в силах даже звать на помощь. Сжав зубы, чтобы не стучали, Наталья принялась делать перевязку, изо всех сил стараясь не обращать внимания на творящееся вокруг светопреставление. Получалось плохо, но со своей задачей она всё же справилась.
А потом надо было перетащить Торцова в безопасное место, откуда его уже заберут в походный госпиталь. Тащить тяжело. Он взрослый здоровый мужчина, а она исхудавшая, ослабевшая в лагерях женщина. Но откуда-то взялись силы, и Наталья тащила, молясь про себя: «Господи, помоги! Только бы не умер». Торцов иногда тихо стонал, но больше ничем не показывал, как ему больно.
Временами Наталье казалось, что еще чуть-чуть и она больше не сможет проползти ни миллиметра. Даже продолжавшаяся вокруг какофония как-то померкла на фоне этих усилий на последнем издыхании. Но она доползла. Передала Торцова в машину.
И поползла обратно.
Некоторое время спустя ужас притупился. Осталась лишь бесконечная усталость и боль от стертых локтей и колен. И желание спасти. Дотащить. Возникло ощущение, что так будет всегда. Всегда будет греметь сражение, всегда она будет, выбиваясь из сил, вытаскивать раненых из-под пуль.
И когда внезапно наступила тишина, и капитан дал отбой, Наталья почти не поверила ушам. Впрочем, тишина была не абсолютная. Откуда-то спереди по-прежнему доносилось погромыхивание отдаленного боя. А в коротких затишьях слышны были скрежет лопат, тупые удары кирок, фырканье лошадей.
Оказавшись в землянке, Наталья немедленно отключилась, даже не заметив, пришли ли Таня и Ирина. Разбудила ее тишина. Тишина странная, почти мертвенная, широкими волнами раскатывавшаяся от полыхавшего на востоке рассвета. Ни гула, ни единого орудийного раската.
Девочки тоже проснулись, и Наталья обменялась с ними недоумевающим взглядом. Она уже успела привыкнуть, оказывается, что постоянно где-то грохочет, даже если очень далеко.
И вдруг отчетливо задрожал, начал расти вибрирующий по всему горизонту гул, как будто катился по земле гигантский чугунный шар. Поспешно одевшись, женщины выскочили из землянки, чтобы увидеть, как взмыли вдали серии двухцветных ракет – одна за другой по полукругу – каскад красных и синих цветов. Это было даже в каком-то смысле красиво, если бы не так жутко.
Новый гул прочно врастал в пространство между небом и землей. Он гремел издали то слитными обвалами грома, то распадался мощными отзвуками в русле находившейся неподалеку реки, всё надвигаясь и надвигаясь – неминуемо и страшно.
Казалось, стала подрагивать живым телом земля. И, точно подавая знаки этому гулу, без конца вспыхивали полукругом серии красных и синих ракет. Мощный рев моторов нависал над головой, давил все звуки на земле, дрожал, колотился в ушах. Хотелось заткнуть их, но Наталья понимала, что не поможет.
– Все, в окопы – живо! – раздался приказ комдива.
Женщины вместе с солдатами, уже бежавшими мимо них, поспешно нырнули в ближайший окоп, затаились, прижавшись к сырой холодной земле.
И вот черным ураганом накрыло ров, ударило сверху жаром. Окоп тряхнуло, подкинуло, показалось, будто он встал на дыбы.
– Ой, мамочки! – едва слышно выдохнула Таня.