Наталья нахмурилась, прикусив губу. Но он был прав – с таким ранением в живот его в любом случае нельзя везти. Стреляли со всех сторон, и не поймешь уже, где немцы, где свои. Надо бы найти хоть какую-нибудь повозку, подобрать оставшихся в округе раненых. И неохотно, против воли Наталья оставила Сидельникова, отправившись на поиски.
Повозку она так и не нашла, зато нашла лошадь. Сама-то она могла уехать, но раненых, на которых натыкалась каждые несколько метров, вынуждена была с тяжелым сердцем оставлять. Да она и сама не знала, куда ехать – отстав от дивизии, она совершенно потерялась. Когда-то она слышала, что лошади чуют дорогу, и – была не была – отпустила повод. Лошадь пошла совершенно в другом направлении, чем Наталья изначально собиралась. Ну и пусть. Куда-нибудь да выедет.
Остатки сил покинули ее, и ей было уже всё равно. Что будет, то будет. Лошадь плелась сначала неохотно, вздрагивая от взрывов и выстрелов, а потом вдруг веселей, замотала головой, заржала – услышала кого-то. Наталья побаивалась, что это могут быть немцы, но не стала ее останавливать. И вот появился свежий след от лошадиных копыт, от колес тачанки.
Еще метров двести, и лошадь уткнулась прямо в повозку. Наталья выпрямилась, вскинула голову, приходя в себя от охватившей ее апатии. На повозке лежали раненые, а впереди – остатки ее дивизии.
– Наточка! – услышала она знакомый голос.
Она едва успела сползти с седла, как оказалась в объятиях Тани. Та плакала, смеялась и всё причитала:
– Я боялась, тебя убили! Всё хотела вернуться, да Орлов не позволил. Да я и сама понимаю, что должна быть при раненых. Но я так переживала…
Она говорила и говорила, не переставая, выплескивая свое облегчение. Но когда первая радость схлынула, Наталья заметила, что кое-кого не хватает.
– А Ира где? – спросила она.
Таня резко замолчала. Губы у нее задрожали, ладони сжались в кулаки.
– Убили нашу Ирочку, – глухо произнесла она, опустив взгляд в землю. – Прямо когда отступали.
Наталья резко выдохнула и на мгновение прикрыла глаза. Убили. Обычное дело на войне. Но они были не просто товарищами по несчастью. Они стали близкими подругами, роднее сестер. Наталья молча обняла Таню, и несколько мгновений они стояли так, замерев.
– Упокой, Господи, душу рабы Твоей Ирины, – едва слышно прошептала Наталья.
И Таня так же тихо повторила за ней:
– Упокой, Господи…
Долго предаваться скорби времени не было. К обескровленной дивизии подоспела помощь: брички, тачанки. Дали приказ: забрать всех. Под пулями, под обстрелом они собирали раненых, мертвых – всех до единого.
И только когда добрались до тыла, когда устроили в госпитале раненых и похоронили убитых, они смогли почтить память подруги и всех погибших в тот день бойцов своей дивизии.
Жалкие остатки ее после этого раскидали по другим частям, а Наталью с Таней отправили в госпиталь в тыл.
Госпиталь располагался в здании бывшего института – огромный четырехугольный корпус. И палаты обустроили в бывших аудиториях.
– Как же я рада вам, девочки! – воскликнула Ольга – старшая медсестра в госпитале. – Нам катастрофически не хватает рабочих рук.
Выглядевшая вымотанной, с седыми прядями в темных волосах, Ольга тем не менее была очень энергична. Она тут же потащила их к интенданту, чтобы получить сестринскую форму, а потом – знакомиться с главврачом. Привела их в просторную палату, до отказа заполненную ранеными.
В помещении, хотя и постоянно проветриваемом, висел густой запах крови и лекарств. Со всех сторон доносились стоны, хрипы, просьбы попить. Когда-то давно, в другой жизни эта картина вызвала бы у Натальи ужас и тошноту, но сейчас она, давно привыкшая к подобному, испытывала лишь жалость к раненым.
Между койками медленно ходил высокий шатен лет сорока на вид, проверяя состояние пациентов, кому-то давая лекарства, кому-то делая перевязки.
– Герман Петрович, – окликнула его Ольга. – У нас новые санитарки.
Он повернулся, окинул их внимательным взглядом серых лучистых глаз и, похоже, остался доволен.
– Замечательно, – с улыбкой произнес он, – можете сразу приступать к работе. Надеюсь, что и как делать знаете?
Наталья и Таня заверили его, что знают, не новички. Герман Петрович понаблюдал за ними немного, удовлетворенно кивнул и уже спокойно занялся своим делом.
Работы в госпитале было много. Санитарные машины – большие «студебеккеры» – подходили одна за другой. Раненые лежали на земле, на носилках. И санитарки, сбиваясь с ног, перетаскивали их в госпиталь, укладывали прямо на пол, на топчаны (кроватей не было), сортировали, одевали, раздевали, мыли. Герман Петрович оперировал, и они, перетаскав раненых, шли помогать ему.
Больше всего Наталья не любила палаты с тяжелоранеными: здесь стояла невероятная, пугающая тишина. Там, где ранения полегче, всегда были звуки: шорохи, стоны, зовущие голоса, разговоры. А здесь – тишина. Мертвая. Будто не осталось никого в живых. Но Наталья знала, что многие из них еще живы. Кому-то, возможно, даже удастся помочь, спасти. Кому-то. Далеко не всем. Они с Таней плакали поначалу, переживали, удивляясь, как спокойно держится Ольга. А потом и сами привыкли – хоронили уже без слез.
Оперировали сутками. А потом, чуть подремав, умывались – и опять за работу. Всё плыло перед глазами, особенно когда они служили попутно донорами – крови всегда не хватало. Терялось чувство времени – и не вспомнишь, три часа прошло или полдня. Его отсчитывали по числу вымытых полов, стен, окон, оборудованных палат, перевязочных и операционных. Лишь временами наступали перерывы, когда можно было отдышаться и отоспаться.
Глава 16
Зевая на ходу, Наталья делала утренний обход. Таня дежурила сегодня ночью, и сейчас ушла к себе немного поспать перед следующей сменой. Этим ранним зимним утром в палатах было совсем темно, и Наталья освещала себе путь керосиновой лампой, желтый круг света от которой выхватывал из темноты не больше метра. Наталья слегка дрожала от утренней свежести: госпиталь, конечно, отапливался, но слишком приходилось экономить, чтобы в просторных помещениях стало действительно тепло. А по утрам это чувствовалось особенно сильно. Когда Наталья проходила мимо окон, свет лампы выхватывал витиеватые морозные узоры на стекле.
– Доброе утро, Наточка, – приветствовали ее те из раненых, кто успел проснуться.
Наталья улыбалась, здоровалась в ответ, спрашивала о самочувствии. Делая перевязки, старалась поговорить о семье и довоенной жизни, подбодрить, утешить.
Раненые, раненые, раненые…
Были среди них те, кого Наталья не помнила – подвезли недавно, скорее всего, прямо ночью. У них спрашивала, что за ранение, сверяясь с оставленной Таней запиской. Ночная сестра всегда оставляла такие записки для дневных.
Утро прошло тихо и спокойно. У Натальи даже было время немного посидеть, выпить чаю, когда на улице зазвучал громкоговоритель:
– Внимание! Внимание! Говорит штаб местной противовоздушной обороны города. Воздушная тревога! Воздушная тревога!
Сообщение немедленно повторили по внутреннему громкоговорителю госпиталя. Истошно завыли сирены.
– Опять! – схватилась за голову медсестра Вавилова, пившая чай вместе с Натальей.
Обе, забыв про чай, бегом бросились к раненым, чтобы перетащить их в бомбоубежище.
На улице забухали зенитки. Донеслись глухие разрывы бомб.
– Первое носилочное звено! – командовал в коридоре политрук Заров. – Второе носилочное звено!
Санитары, медсестры и врачи торопливо переносили тяжелораненых в бомбоубежище. Ходячие спускались сами. Едва успели разместить людей, как здание потряс сильный удар. Свет погас.
– Кажется, где-то рядом, – сказал кто-то в темноте.
Чиркнули спичками, зажгли свечу, которая не столько давала свет, сколько мерцала в темноте крошечным огоньком, позволяя видеть лишь бородатое лицо державшего ее врача Середкова.
Люди негромко переговаривались, и их голоса время от времени заглушались взрывами снаружи, от которых встряхивало бомбоубежище и с потолка сыпалась земля.