Когда дали отбой воздушной тревоги, раненых понесли обратно. После каждого такого налета Наталье казалось, что руки вот-вот отвалятся. Но приходилось таскать носилки, сжав зубы и стараясь не обращать внимания на дрожащие от усталости руки.
День пошел дальше. Обычный рабочий день военной санитарки, состоящий в том, чтобы перевязать, покормить, помыть, поправить подушку, подбодрить ласковым словом. Всё было настолько привычно и отработано, что делалось почти на автомате.
Привезли новых раненых – их надо снять с машин, перенести в палаты, записать у кого, какое ранение, ассистировать врачу на операции. Тишина по время операций стояла полная, нарушаемая лишь указаниями хирурга да позвякиванием инструментов. Больше всего Наталья не любила держать челюсти при трепанации, особенно если голова лежала на боку: пальцы затекали и замирали. И как тут держать, когда врач начинает долбить? Наталья каждый раз боялась, что уставшая рука соскользнет. И, сжав зубы, она изо всех сил старалась не отпустить.
А потом снова – обходы, перевязки, лекарства… К концу смены руки повисали тяжелыми неподвижными плетями, а ноги гудели от боли.
***
Наталья приняла ночное дежурство, получив от каждой палатной сестры записку о том, что надо сделать ночью: укол камфоры или морфия, следить за пульсом и возможным кровотечением. Всё было расписано по часам, плюс за ночь делали по несколько десятков уколов. Да еще надо проверять пульс. Наталья проходила третью палату, когда ее окликнул голос:
– Наташа!
Она резко повернулась и... встретилась со взглядом до боли знакомых темных глаз. Наталья вздрогнула, почти не веря себе. На другой стороне прохода на топчане лежал Миша. Весь забинтованный с ног до головы, но точно он.
– Мишенька… – едва слышно выдохнула она, не в силах пошевелиться от робкого недоверчивого счастья.
А потом резко кинулась к нему, упав рядом на колени, не замечая, как слезы потекли по лицу.
– Миша, Мишенька, неужели правда ты? – лихорадочно шептала она.
Он кивнул, улыбнувшись ей. Улыбка вышла кривой – раны явно причиняли ему сильную боль, – но светилась искренним счастьем видеть ее. Некоторое время Наталья могла только плакать, улыбаться и беспорядочно гладить его по лицу, не закрытому бинтами.
– Я думала, больше никогда тебя не увижу, – тихо произнесла она, когда снова смогла говорить. – Что с тобой было?
Он слабо покачал головой, давая понять, что не хочет об этом говорить. А может, и просто не в силах. Вместо этого он хрипло произнес:
– Я рад, что смог увидеть тебя перед смертью.
Наталья яростно замотала головой:
– Не говори так. Ты поправишься.
Миша невесело усмехнулся и тут же закашлялся, отхаркивая кровь.
– Не обманывай себя, – произнес он, тяжело дыша. – Ты же медсестра – должна знать, что мое положение безнадежно.
Ужасно не хотелось этого признавать, но он был прав. И Наталья не стала больше спорить. Просто с тоской жадно смотрела на него, стараясь наглядеться, запомнить каждую черту.
– Я просил Бога повидаться с тобой, – вдруг едва слышно сказал Миша. – И вот видишь…
Наталья удивленно моргнула. Она действительно сейчас слышала эти слова от Миши – убежденного атеиста? Тот снова усмехнулся на ее удивление – на этот раз гораздо веселее:
– Что, не ожидала такое от меня услышать? – и, когда она кивнула, уже серьезно продолжил, поминутно кашляя: – Извилист… был мой путь к Богу – тяжело… признавать, что все твои… убеждения были ошибочны. Мне для этого… понадобилось пройти… через ад. И я очень… надеюсь, что ты…
Наталья не дала ему договорить, закрыв рот ладонью.
– Я уже, – ответила она на невысказанные слова. – Я так счастлива за тебя, Мишенька.
Он улыбнулся – светлой сияющей улыбкой, от которой стало теплее, вопреки всему.
– Сестра… – послышался неподалеку слабый голос.
Наталья подскочила – от радости неожиданной встречи с мужем она совсем забыла о своих обязанностях.
– Извини – мне надо идти.
Миша кивнул, и она продолжила обход раненых. Наталья летала как на крыльях, и даже непреходящая усталость, казалось, оставила ее. При всей занятости ночной смены она постоянно возвращалась к мужу, чтобы воспользоваться каждой оставшейся им секундой.
– Что с Павликом? – хрипло спросил Миша, когда она в очередной раз села рядом.
В госпитале воцарилась тишина, нарушаемая только стонами и бормотанием раненых. Стало совсем темно, и лампа, которую Наталья носила с собой, а сейчас поставила в изголовье, озаряла его лицо дрожащим светом, создававшим зловещие тени.
– Не знаю, – сокрушенно вздохнула она. – Меня арестовали вскоре после тебя. И с тех пор я ничего о нем не знаю.
От мысли о сыне снова захотелось плакать. Словно почувствовав это, Миша слегка сжал ее ладонь – единственный жест поддержки, который он мог выказать в своем нынешнем состоянии.
– Не расстраивайся, Наташа, – выдохнул он. – Вот закончится война… и ты найдешь его… Обязательно найдешь.
Она улыбнулась непререкаемой убежденности в его голосе. Как ей этого не хватало! Его поддержки, любви и заботы. И нерушимой веры в нее.
Они больше не разговаривали – да и тяжело было Мише говорить, – просто наслаждались возможностью быть рядом. Перед самым концом смены, когда Наталья после очередного обхода сидела рядом с Мишей, его рука, сжимавшая ее ладонь, вдруг ослабела и упала на топчан. Наталья подумала, что он уснул, наклонилась проверить… и не почувствовала дыхания. Раскрытые неподвижные глаза Миши на умиротворенном лице смотрели в потолок, ничего не видя. Закусив губу, Наталья проверила пульс, хотя уже знала правду. Он умер.
Дрожащими руками она осторожно закрыла Мише глаза, вцепилась в свой форменный передник, тихо всхлипывая и шепча:
– Упокой, Господи, душу раба Твоего Михаила.
Так ее и нашел Середков, начавший утренний обход. Он ничего не спросил, не пытался утешать, просто взял ее за плечи, поднимая ноги, легонько встряхнул и ласково сказал:
– Тут ничего уже не поделаешь, а тебе необходимо отдохнуть. Сдавай смену и иди поспи.
Наталья вздохнула, вытерла слезы и кивнула.
Она снова померила температуру всем в госпитале, заготовила рецепты и оставила дневным сестрам записки. И, сдав дежурство, отправилась спать.
Она заснула моментально, едва растянулась на лежанке. Постоянная усталость и загруженность обязанностями на этот стала благословением, не давая зацикливаться на боли потери.
Мишу похоронили неподалеку от госпиталя, где хоронили всех умерших бойцов. И странным образом Наталью всё это время терзала только одна мысль: вот закончится война, она наверняка сюда больше никогда не вернется, не сможет даже на могилку сходить, останется Миша затерянным среди сотен других павших.
– Ой, Наточка, мне так жаль, – сочувственно вздохнула Таня, узнав о случившемся. – Как ты?
– Нормально, – Наталья пожала плечами, сама не очень понимая, что чувствует.
Таня посмотрела на нее, явно собираясь сказать что-то утешающее, но передумала и просто обняла ее. И это дружеское теплое объятие было лучше любых слов.
Сострадательный Герман Петрович хотел дать Наталье отдохнуть, прийти в себя, но она решительно отказалась. Ей, как никогда, необходимо было, напротив, занять себя делом, не думать. Не думать о том, как жестоко увидеться с мужем лишь затем, чтобы тут же его похоронить. А с другой стороны, пыталась она себя утешить, могла бы и не увидеть вовсе. Так хоть попрощались по-человечески.
***
Наступила весна, на улице стало почти совсем тепло, распустились деревья и щебетали птицы.
Наталья с Таней на минуту присели отдохнуть и наскоро перекусить на скамейке на улице, когда прибежала Ольга.
– Девочки, вставайте. Госпиталь эвакуируют – надо срочно перетаскивать раненых.
Они вскочили без лишних вопросов. Знали, что действовать следует быстро. В госпитале много раненых, и многие не способны самостоятельно передвигаться.