Во двор уже въезжали машины для эвакуации. Увы, всего две.
– Больше свободных машин нету, – извиняющимся тоном сообщил шофер одной из них, когда Герман Петрович возмутился, куда ему девать раненых. – Дали, сколько могли.
Герман Петрович только вздохнул да махнул рукой.
– Ладно, девочки, грузите, кого сможете.
И они забегали, перетаскивая на носилках, помогая идти тем, кто хоть как-то мог передвигаться сам.
– Кто может идти, пойдет пешком, – скомандовал Герман Петрович. – Нам только до станции – там на поезде.
И всё же пришлось многих оставить. У Натальи сердце кровью обливалось, когда они покидали госпиталь, а не поместившиеся в машины раненые смотрели им вслед. И они ничегошеньки не могли поделать. Страшно и стыдно было поднять на них глаза. А еще страшнее от того, что они не упрекали, не жаловались – они понимали.
Давно отвыкшая плакать при виде смерти, Наталья тут не смогла сдержаться и тихо глотала слезы, когда они отходили от госпиталя в окружении кучки ходячих пациентов. Таня и некоторые другие медсестры тоже плакали. Кто-то, как Ольга, хмурился, а Герман Петрович скорбно поджал губы.
– Не плачь, сестричка, – прошептал Наталье, опиравшийся на ее плечо Максимов, у которого была ампутирована до колена левая нога. – Не ваша вина. И они знают, что вы не виноваты.
Наталья кивнула, соглашаясь, но почему-то легче от этого не стало.
Они почти добрели до станции, когда где-то вдалеке позади послышался рев самолетов и грохот взрывов. Они ускорили шаг, хотя многие раненые совсем выдохлись.
Машины уже стояли рядом с составом, и, предоставив ходячим забираться в вагоны самостоятельно, медсестры и врачи принялись переносить лежачих.
Раненые лежали прямо на открытых платформах, от которых несло запахом гноя и несвежей крови. Легкий ветерок разносил смрад.
А шум самолетов становился всё громче, и они торопились – быстрее, быстрее – забыв о собственной усталости. Так что, когда поезд, наконец, тронулся, они просто попадали на пол вагона, не в силах пошевелиться.
Некоторое время Наталья сидела, напряженно вслушиваясь – не настигнут ли их фашистские самолеты? Но вроде всё стихло, и теперь раздавался только размеренный стук колес поезда. Наталья выдохнула, обменявшись с Таней облегченными улыбками.
Немного отдышавшись, они принялись за работу: перевязать открывшиеся при перемещении раны, напоить, накормить, поднести судно, просто посидеть рядом, ласково нашептывая, что всё будет хорошо.
Некоторое время ехали спокойно, и Наталья, закончив с обходами, даже успела задремать, приткнувшись в уголке, когда снова раздался шум моторов и совсем близко зазвучали взрывы. Состав каждый раз передергивало. Вдруг поезд и вовсе встал, в вагон ворвался предупреждающий крик:
– Воздух!
– Выходим! – скомандовал Герман Петрович. – Быстро.
Послышался стремительно приближающийся звук моторов, стрекот пулеметных очередей дробью рассыпался над головой, прошел по крыше вагона.
Они бросились вытаскивать раненых. Ходячие выбирались сами, кто как мог. В огромном голубом просторе неба, сверкая алюминиевыми крыльями, на эшелон пикировала тройка «мессершмиттов». Вытянутые осиные тела истребителей падали всё отвеснее, неслись вниз, дрожа пламенем пулеметов и скорострельных пушек.
Наталья с Таней, пригибаясь и торопясь изо всех сил, дотянули своих лежачих до ближайших деревьев (к счастью, там был густой подлесок, в котором хорошо прятаться) и повернулись бежать за следующими. Над самыми крышами вагонов один из истребителей выровнялся и пронесся горизонтально вдоль эшелона, остальные мелькнули следом. Впереди паровоза с жутким свистом упала бомба. Колыхнув воздух, вырос взрыв, взметнулась земля. Круто набрав высоту и развернувшись, истребители снова понеслись, снижаясь, к эшелону.
Наталья с Таней и еще несколько медсестер не успели добежать до вагонов, когда в голову ударило оглушительным треском очередей, пронизывающим звоном мотора, засверкало в глазах. Они инстинктивно припали к земле, закрывая головы. Но самым жутким было то, что Наталья успела увидеть в несущемся вниз «мессершмитте» обтянутую шлемом голову летчика. Казалось, он смотрит прямо на нее – холодно, расчетливо. И от этого отнималось всё тело, и она не в силах была пошевелиться. Обдав железным звоном моторов, самолеты вышли из пике в нескольких метрах от земли, выровнялись, быстро набирая высоту. Наталья невольно выдохнула.
– Назад, девочки! Назад! – послышался приказ Германа Петровича.
Отчаянно посмотрев на вагоны, медсестры все-таки послушались, поползли обратно под деревья. А истребители пикировали впереди эшелона, крутились над паровозом, и вот густо задымились два вагона. Лоскутья пламени выскальзывали из раскрытых дверей, ползли по крыше. И снова бомбы, взрывы – еще и еще. Состав разнесло в щепки, вместе со всеми оставшимися там ранеными.
Закусив губу, Наталья вжалась в землю, чувствуя, как рядом мелко дрожит Таня. Больше никого она не видела и не слышала.
И вдруг оглушительная тишина. Не стучали пулеметы. Не давил на голову рев входящих в пике самолетов. Всё кончилось. Ввинчиваясь в синее небо, истребители с тонким свистом ушли.
Наталья осторожно подняла голову. Повернулась к Тане, спросила шепотом:
– Ты как?
– Нормально, – Таня тоже говорила шепотом.
Они сели, завертели головами, ища своих.
– Ольга Сергеевна! Герман Петрович! – тихонько позвала Таня.
Кричать громко она не осмеливалась на случай, если фашисты не улетели совсем, а только затаились.
– Мы здесь, – также приглушенно отозвалась Ольга.
По-прежнему не решаясь вставать, они проползли к своим. Постепенно все собрались в кучу: медсестры, врачи, раненые. Наталья обернулась на железную дорогу. Вагоны горели, и оттуда не слышалось ни стонов, ни криков. Выживших не было.
Наталья, Таня и Вавилова всё же решились сходить к вагонам, проверить. Опасливо пригибаясь, они добежали до состава, ползали по рельсам, заглядывали в горящие вагоны, зажимая лица рукавами от удушливого дыма. Но нет – ни одной живой души, только обгоревшие, почерневшие тела.
– Уходим, – одними губами скомандовала Наталья, чувствуя, что еще немного – и ей станет дурно.
Мертвенно-бледная Таня молча кивнула.
– Говорил же: нет смысла ходить, – проворчал Герман Петрович, когда они вернулись.
Но Наталья видела, что на самом деле он одобряет их желание точно убедиться, что они никого не оставили.
Они долго шли по болотам и обочинам. Сменяя друг друга, тащили носилки с тяжелоранеными. Из-за этого, а также из-за того, что те раненые, кто мог идти, всё же передвигались плохо, шли медленно. Потом начались поля. Какие же там стояли высокие густые травы, благоухавшие медом! А потом вдруг – потоптанная трава, кровь, убитые, запах смерти. Наталья подумала, что никогда не привыкнет к этому жуткому контрасту. Каждый раз они бежали проверять, но не нашли никого живого – одни трупы кругом.
Как они добрались до своих, Наталья не помнила. Казалось, идти будут вечно, но вот появилось поселение, госпиталь, люди. В полузабытьи она разговаривала, устраивала раненых, шла в выделенную им комнатушку. Думала, уснет сразу, как только ляжет. Но не тут-то было. Стоило закрыть глаза, как перед внутренним взором вставали горящие вагоны и то, что осталось от людей.
– Наточка, ты спишь? – прошептала рядом Таня.
– Нет, – ответила Наталья.
– Ты тоже… Тоже видишь вагоны эти?
Наталья не ответила, просто протянула руку и сжала Танину ладонь, чувствуя, как мелко дрожат ее сжавшиеся в ответ пальцы.
Но усталость взяла свое, они заснули, хотя и во сне их продолжали преследовать жуткие картины.
***
Новый лазарет находился в каменном здании – Наталья так и не поняла, что в нем было до войны. Он был гораздо меньше прежнего, и раненые лежали в одном большом зале.
И снова начались будни военного госпиталя, когда постоянно чего-нибудь не хватает: бинтов, лекарств, рабочих рук. Когда не хватало бинтов, медсестры их стирали и проглаживали, а шприцы кипятили. Как-то раз поступило столько раненых, что они все не спали трое суток. О себе думать было совершенно некогда, только раненые в глазах.