Утром же и вовсе началось форменное безумие. Когда Наталья вышла после смены на улицу, там все ликовали, плакали, танцевали.
– Наточка! – кинулась на нее с объятиями Таня и закружила по двору, радостно смеясь. – Ты можешь поверить? Победа!
Наталья обнимала и кружила ее в ответ – будто вальс танцевали. Их охватило невероятное чувство, что они прошли всю войну и не погибли, что дышат, смеются. Чувствуют на лице теплое майское солнышко, ветерок, треплющий волосы, слышат щебет птиц и видят свежую листву, вдыхают аромат цветов. Просто живут.
Кто-то достал фотоаппарат, и они принялись фотографироваться – по одиночке, медицинским коллективом, с пациентами. Наталья с Таней особенно много сделали совместных фотографий, обещая не теряться в мирной жизни. Хотя и не очень понимали, как друг друга искать: ни та, ни другая не знали еще, где будут жить. Разве что Наталья собиралась вернуться в Ленинград, чтобы найти сына. Но Ленинград большой, и где именно ей удастся поселиться, она тоже не знала. Но обе верили, что как-нибудь найдутся.
А когда первая радость схлынула, вдруг стало страшно: что они будут делать на гражданке? У Натальи не было ни семьи, ни дома, лишь отчаянное желание отыскать Павлика. Как она устроится в Ленинграде, куда пойдет? Та мирная жизнь казалась настолько невероятно далекой и нереальной, что будто приснилась когда-то, а не происходила с ней.
В таком противоречивом состоянии одновременно безграничного счастья и липкого страха Наталья суматошно собиралась, ехала к вокзалу, садилась в поезд. Хотя ехали в тесноте, было уютно и весело.
– Знаешь, Наточка, у меня сейчас три желания, – с мечтательной улыбкой заявила Таня, когда они сидели в вагоне. – Переодеться, наконец, в нормальное платье и снять эту ужасную форму. Купить и съесть целый батон. И выспаться в белой постели, чтобы простыни хрустели.
Наталья засмеялась, но согласно кивнула. Она прекрасно Таню понимала: эти дурацкие на первый взгляд желания просто выражали их страстное стремление забыть войну и всем существом ощутить мирную жизнь.
Они расстались на крупной станции, где многие пересаживались в другие поезда. Кажется, это был Новгород, Наталья толком даже не посмотрела. Таня собиралась ехать в Вышний Волочок – попытаться найти родных. Наталья же отправилась в Ленинград. Они стояли на платформе, сжимая друг друга в объятиях, и плакали, не скрываясь. За эти годы они стали как сестры – роднее сестер.
– Что это вы, девочки? – весело окликнул их проходивший мимо офицер. – Радоваться надо, а вы плачете!
Они отстранились друг от друга и засмеялись сквозь слезы. Действительно. Они живы – это главное. Устроятся, наладят жизнь и найдут друг друга. Они войну прошли – по сравнению с этим любые трудности – пустяки.
– Другое дело! – офицер весело подмигнул и пошел дальше.
Последний раз расцеловав друг друга в щеки, они расстались и сели каждая в свой поезд.
Дорога была долгой и скучной. Наталье даже почитать было нечего, чтобы занять время. А разговаривать с попутчиками особо не хотелось – она никогда не умела свободно общаться с незнакомыми людьми. Так что приходилось просто смотреть в окно на сменяющие друг друга поля, леса, города и села. Она успела даже поспать, когда в поле зрения показались знакомые пейзажи.
Ну, или почти знакомые. Война сильно потрепала Ленинград и его окрестности. Наталья с ужасом смотрела на чернеющие остовы разрушенных домов и исторических памятников.
Правда, сам город выглядел куда лучше. К реставрации приступили сразу после снятия блокады, и сейчас Ленинград уже сверкал свежей краской и сиял огнями. Правда, напоминаний о войне осталось еще немало, но в целом город выглядел возрожденным. Или, скорее, возрождающимся.
На вокзале поезд с возвращавшимися воинами встречали толпы радостных ленинградцев с цветами и флагами. Наталья немного растерялась от такой шумной и пышной встречи. Она почти не могла поверить, что после долгих лет мытарств вернулась в родной город. Хотя, строго говоря, родилась она не здесь, она привыкла считать Ленинград родным.
Улицы были увешаны флагами и транспарантами, заполнены встречающими. Наталью, как и остальных прибывших в военном поезде, постоянно кто-то обнимал, целовал, вручал цветы. От всего этого кружилась голова, и Наталья сама не заметила, как по лицу потекли слезы. Она за всю жизнь ни разу не оказывалась в центре такого внимания.
Однако эйфория эмоциональной встречи вскоре растаяла, как дым. Большинство приехавших встречали родные и друзья. Наталью никто не ждал. Горечь одиночества ярче проступала на фоне всеобщей радости. У нее не было ничего – только гимнастерка да шинель. Выбравшись из толпы и оказавшись в пустом переулке, тишина которого стала еще одним контрастом, Наталья подумала, что в первую очередь следует позаботиться о жилье. И направилась в жилищные организации. Казалось бы, после опустошительной войны, после блокады, в которой погибло столько людей, должно было остаться много свободной жилплощади. Тем не менее Наталья без конца слышала ответ:
– Извините. Квартиру дать не можем – на них очереди.
Где-то – с искренним сожалением и сочувствием, где-то – с холодным равнодушием и выражением «Как вы мне все надоели».
Сбившись с ног, под вечер Наталья едва-едва смогла добиться места хотя бы в общежитии на улице Восстания. Той самой улице, которая когда-то называлась Знаменской, и на которой располагался Павловский институт – такие знакомые места, сильно изменившиеся после революции и войны, но сохранившие достаточно прежней атмосферы, чтобы вызвать болезненный укол в сердце.
Общежитие располагалось в одном из старых домов – комнаты переделали из бывших дворянских квартир, и от прежней обстановки не осталось ничего. Записавшись внизу у консьержки, Наталья поднялась по темной обшарпанной лестнице на третий этаж и открыла выданным ей ключом металлическую дверь.
– Кто там? – раздался из глубины квартиры женский голос.
А следом в прихожей появилась его обладательница – невысокая полноватая женщина средних лет с круглым лицом и темными волосами, закрученными в узел на затылке. Она смерила Наталью подозрительным взглядом слегка вытянутых карих глаз, и та поспешила представиться:
– Здравствуйте. Я Наталья – ваша новая соседка.
Женщина громко застонала и театрально воздела руки к небу:
– Еще одна! Они там совсем, что ль, с ума посходили? Куда мы вас денем-то, а? – и, повернувшись, крикнула: – Лид, а, Лид? Ты глянь – нам еще одну послали!
Больше ничего не говоря Наталье – будто она пустое место, – женщина ушла обратно. Наталья неуверенно последовала за ней в просторную комнату.
То есть она была бы просторной для одного-двух человек, но не когда здесь стояло шесть близко придвинутых друг к другу коек. Кроме них в комнате помещался письменный стол, пара ободранных кресел, несколько стульев и видавший виды шкаф для одежды.
– Что ты шумишь, Тома? – проворчала светловолосая женщина, лежавшая на одной из коек с книгой в руках. – У нас, в любом случае, есть свободная кровать.
Та только фыркнула и ушла на кухню. Женщина – видимо, Лида, – покачала головой и встала, чтобы поприветствовать Наталью.
– Не обращайте на нее внимания, – произнесла она с доброжелательной улыбкой, от которой буквально засияли ее серые глаза. – Нашу Тамару хлебом не корми – дай чем-нибудь повозмущаться. Меня Лида зовут.
– Наташа, – Наталья улыбнулась в ответ, немедленно проникаясь к ней симпатией.
Больше в комнате никого не было, но кровати явно были заняты – кроме одной возле дальней стены. Туда Наталья и сложила свои скудные пожитки.
Лида тут же принялась ее расспрашивать, и Наталья сама не заметила, как уже рассказывала о своей жизни. Разве что про лагеря умолчала – этот период она старалась забыть, и уж во всяком случае никому про него не упоминать.
Лида в свою очередь рассказала про себя и всех соседок. Так что в итоге Наталье начало казаться, будто она давным-давно их знает.