По окончании условных двух туров (больше двух с одним и тем же кавалером делать не позволялось) институтки приседали, опустив глазки, с тихим, еле уловимым: «Merci, monsieur»[13]. Строго воспрещалось отводить на место под руку, а еще строже – разговаривать с кавалером.
Тася и сама с удовольствием потанцевала бы, да пепиньеркам не полагались развлечения – они должны были следить за поведением воспитанниц.
– Mazurka générale![14] – объявил дирижер.
– Mademoiselle, – раздался рядом с Тасей мужской голос, заставивший ее вздрогнуть, – permettez vous inviter[15].
Повернув голову, Тася обнаружила среднего роста молодого человека с резкими чертами лица, темными глазами и темными вьющимися волосами. Вид у него был решительный и уверенный. Кого-то он смутно напоминал, однако она никак не могла понять кого. Тася с сожалением покачала головой:
– Merci, monsieur, mais je ne peux pas[16].
Он удивленно округлил глаза, а в следующую секунду в них мелькнуло понимание, когда он обратил внимание на ее форменное синее платье.
– Oh, pardonnez-moi[17], – он откланялся и отошел, отправившись приглашать другую девушку.
Тася с сожалением вздохнула. Ну, почему правилами пепиньеркам запрещается танцевать? Так хотелось повеселиться! Да и молодой человек ей понравился.
В десять часов зал стали проветривать, и все разбежались по коридорам и классам, превращенным в гостиные. Там стояли красиво задрапированные бочонки с морсом и оршадом. Институтский вахтер черпал из них стаканом живительную влагу.
После перерыва устраивалась кадриль исключительно для маленьких институток и подходящих им по возрасту кадетов – чтобы они тоже могли получить удовольствие от праздника. Седьмушки веселились от души: путали фигуры, бегали, хохотали, суетились.
После этого в двенадцать часов их повели спать, накормив предварительно бульоном и пирожками. Тася проводила подопечных до дортуара и, убедившись, что девочки легли, вернулась на бал. Теперь можно было немного расслабиться. Хотя за старшими тоже следовало приглядывать, все-таки с ними проще, чем с малышами.
К трем часам утра Тася вернулась в свою комнатку, уставшая, но довольная, и мгновенно уснула. Ей снился родной дом и бабушка, сидевшая у камина и читавшая ей Библию.
Глава 3
Затянувшаяся война наложила отпечаток на жизнь института. Родные многих воспитанниц отправились на фронт, и они, конечно, беспокоились о них. Если в сентябре все говорили, что Берлин будет взят к Рождеству, то теперь с этими иллюзиями пришлось расстаться. Прошло Рождество, наступил новый год, а конца войне всё не предвиделось.
Тасины кофульки посерьезнели и притихли. Даже Таня оставила шалости – у нее на фронт ушел старший брат, а у Саши – отец. Обе переживали, ежедневно спрашивали Тасю о новостях и писем из дома ждали теперь не только с надеждой, но и со страхом. У одной Кати родные не воевали, но она сочувствовала подругам и старалась их поддержать. Тася тоже подбадривала своих девочек, как могла, и старалась не показывать им собственную тревогу.
– Мама пишет, что пошла работать сестрой милосердия – ухаживать за ранеными солдатами, – сообщила однажды Катя, когда они, закончив с уроками, сидели в классе и делились новостями из дома. – Говорит, наш долг – сделать всё, что в наших силах для поддержания армии.
Тася согласно кивнула – она и сама не раз задумывалась об этом, и Катины слова стали решающим толчком.
– И моя сестра Оля тоже, – подхватила Саша. – Она мне рассказывала в последний раз, когда навещала меня. В Зимнем дворце сделали лазарет, и туда перевозят тяжелораненых с фронта.
– Я бы тоже хотела что-нибудь делать, – мечтательно заметила Таня. – Если бы я была постарше…
Тася невольно улыбнулась, и тут ей в голову пришла мысль.
– Я знаю, как вы можете внести вклад в общее дело.
Девочки сразу оживились и заинтересованно уставились на нее загоревшимися глазенками.
– В свободное время вы можете изготовить открытки с пожеланиями, цветы или еще что-нибудь. А я отнесу ваши подарки солдатам. Уверена, им будет приятно.
Девочки с энтузиазмом закивали и тут же принялись обсуждать, что можно смастерить для поддержания духа раненых. А Тася глубоко задумалась. Катина мама была права: долг каждого сделать всё возможное для победы. И она решила, что вполне может свободное время посвятить уходу за ранеными. Зимний дворец не так далеко от института – она будет помогать там первую половину дня и возвращаться к обеду.
Вечером Тася рассказала о своем желании Maman и получила ее полное одобрение и разрешение проводить в лазарете утренние часы.
– Да благословит вас Господь, дитя, – напутствовала она Тасю.
У Maman недавно на фронт ушел сын.
На следующий день Тася проснулась рано. Не дожидаясь общего завтрака, она перекусила чаем с булочкой, быстро оделась и пошла к Зимнему дворцу.
Шел снег, и пронизывающий ветер бросал холодные снежинки в лицо, заставляя отворачиваться, ускорять шаг и повыше поднимать воротник пальто. Голые руки мерзли – Тася как всегда забыла перчатки, – и приходилось греть их по очереди: одной рукой держать воротник, другую засунуть в карман, потом – наоборот.
Заметенные снегом петербургские улицы в этот ранний час уже были довольно оживленными. Рабочие тянулись на фабрики. Дворники в ватниках и теплых шапках чистили снег и скалывали лед с тротуара. Спешили почтальоны с большими кожаными сумками на широком ремне через плечо. На перекрестках стояли газетчики. Открывали лавки и магазины приказчики. Бежали за продуктами кухарки с корзинкой или кошелкой в руках. Ходили по дворам, громко возвещая о продаже того или иного товара разносчики. То и дело можно было слышать: «Селедки астраханские, селедки!», «Молоко, свежее молоко!», «Пышки, горячие пышки!» На их зов из домов высовывались жильцы и просили подняться в ту или иную квартиру. Некоторые выходили на улицу сами. На перекрестках дежурили городовые в черных шинелях с красным кантом – внушительные, рослые, важные.
На Дворцовой площади стояло несколько машин с красными крестами. Одни подъезжали, другие отъезжали. Входить внутрь было боязно – кто она такая, чтобы появляться в императорском дворце? – но, глубоко вздохнув, Тася собралась с силами и толкнула двери. На мгновение перехватило дыхание от окружающей роскоши. Ни разу в жизни она еще не видела такого великолепия: мрамор, позолота, лепнина, бархатные портьеры, широкие белокаменные лестницы.
Но вот пол был грязным от множества ходивших по нему ног, туда-сюда сновали самые простые люди, а не прекрасные дамы и кавалеры. Тася завертела головой, пытаясь высмотреть, к кому обратиться. Ей на глаза попалась усталая женщина средних лет в сером платье с белым передником и нарукавниками. Темные волосы убраны под белую косынку с красным крестом посередине.
– Прошу прощения, мадам, – остановила ее Тася, – я хотела бы помогать ухаживать за ранеными.
Женщина окинула ее внимательным взглядом.
– Сколько вам лет?
– Восемнадцать.
– Уверены, что справитесь? Это нелегкая работа.
– Я… – Тася хотела ответить, что конечно, но здравый смысл заставил ее остановиться, немного остудив энтузиазм, и она изменила фразу: – Я постараюсь.
Женщина вдруг улыбнулась и одобрительно кивнула:
– Пойдемте.
Она повела Тасю вглубь дворца, по дороге спросив ее имя.
– Тася, – ответила она по привычке, но тут же поправилась: – Наталья Кирилловна.
Женщина снова кивнула:
– Что ж, Наталья Кирилловна, я Антонина Михайловна, помощница нашего главного врача. В институте учились?
– Да, в Павловском, – Тася удивилась, как она догадалась – вид у нее, что ли, бывшей институтки?