– Значит, базовые познания в медицине есть, – удовлетворенно заключила Антонина Михайловна. – Это хорошо. Остальное придет с опытом.
Она выяснила, сколько времени Тася собирается посвящать уходу за ранеными, сообщила, что на первых порах она будет заниматься работой, не требующей особых умений, и одновременно ее научат промывать раны, делать перевязки и прочему, чем занимается сестра милосердия, она пройдет фельдшерский курс по анатомии и внутренним болезням. Тася сосредоточенно кивала.
Они зашли в небольшую комнатку, где Тася сняла пальто и надела передник, косынку и нарукавники – такие же, как у Антонины Михайловны.
– В следующий раз наденьте какое-нибудь платье похуже – какое не жалко, – посоветовала она. – Даже с передником вы быстро его испачкаете.
Тася кивнула – могла бы и сама догадаться. После чего они прошли в следующее помещение.
Решительно шагнув внутрь, Тася в ужасе замерла. Казалось, будто она вдруг очутилась в аду. Всюду, куда падал взгляд, лежали раненые в потрепанной и окровавленной форме, слышались чьи-то тихие голоса и стоны, а в воздухе тяжелой волной повис удушливый запах пота, крови, спирта и лекарств.
У Таси внезапно ослабели колени, и она вцепилась в косяк двери, стараясь дышать короткими вздохами, чтобы не чувствовать жуткого аромата смерти, висящего вокруг. Антонина Михайловна одарила ее внимательным взглядом и сочувственно похлопала по руке. Сама она осталась совершенно невозмутимой. Тася на мгновение прикрыла глаза, собираясь с силами, и крепко сжала кулаки. «Я смогу, – твердо сказала она себе. – Это мой долг». Вздохнув, она посмотрела на Антонину Михайловну, взглядом спрашивая, что делать. Та едва заметно улыбнулась – с явным уважением и одобрением.
Немного придя в себя, Тася огляделась. Просторное помещение, цветной узорный паркет весь запачкан грязными следами и кровью. Из высоких окон лился дневной свет. По большей части зал был заполнен самодельными лежаками, расставленными вдоль стен. В глазах невольно зарябило от белых полос бинтов и перевязок, на которых местами выступали кровавые пятна.
– Тася? – вдруг раздался рядом знакомый голос. – Ты ли это?
Повернувшись, она обнаружила свою одноклассницу Веру Меняеву. Ведь всегда была двоечницей, беспечной и гораздой на всевозможные шалости. А поди ж ты – тоже пришла работать в лазарете.
– Вера! – Тася радостно улыбнулась, сжав ее ладони. – Я так рада тебя видеть!
– Ну, раз вы знакомы, – заметила Антонина Михайловна, – то сработаетесь вместе. Вера, поручаю вам обучить Наталью всем тонкостям. А мне надо заняться своими делами.
С этими словами она оставила девушек, быстрым шагом покинув зал.
– Я думала, ты собиралась пепиньеркой оставаться? – спросила Вера, подводя Тасю к одному из лежаков.
– Я и осталась, – согласилась она. – Но до обеда у меня свободное время, и я решила, что могу посвятить его чему-то полезному.
Вера покивала, склоняясь над одним из солдат. Его голову охватывала окровавленная грязновато-белая повязка. Такие же небрежно разорванные полосы плотным слоем опоясывали грудь и живот. Из-под повязки спутанными грязными прядями спадали длинные светлые волосы.
– Пить, – прохрипел раненый. – Пить… Умоляю.
– Вам нельзя, – сочувственно прошептала Вера.
– Воды… Прошу вас…
У Таси на глаза навернулись непрошенные слезы. Вера секунду поразмышляла и подбежала к стоявшему неподалеку ведру, зачерпнув из него воды алюминиевой миской. Вернувшись к раненому, Вера села рядом с ним прямо на пол и, опустив в миску платок, осторожно смочила им губы солдату.
– Что ты делаешь? – прошептала Тася – говорить в полный голос казалось неприличным.
– У него брюшное ранение – ему нельзя пить. Но, думаю, если смочить губы, ему станет легче.
– Спасибо, – прошептал раненый, обессиленно откинувшись назад.
Так они переходили от одного к другому. Кому-то промывали раны, кому-то меняли повязки, кому-то давали лекарства. Точнее всем этим занималась Вера, Тася же наблюдала и помогала, когда подруга подсказывала ей как и что делать. А иногда они просто сидели рядом с ранеными, разговаривали, пытаясь поддержать и ободрить, слушали их рассказы о близких.
К двенадцати часам, когда пришло время возвращаться в институт, Тася едва держалась на ногах, чувствуя себя измотанной морально гораздо больше, чем физически.
– Устала? – заметила Вера ее состояние. – Первый день всегда так. Потом привыкнешь.
Тася надеялась, что это действительно так, потому что сейчас ей казалось: в таком ритме она не выдержит и недели. Однако Вера выглядела по-прежнему бодрой и деловитой. Так что, может, и правда привыкнет?
Перед уходом Тася подошла к тому первому раненому – с брюшным ранением. Он уже не просил пить – запрокинув голову, лежал страшно бледный с закрытыми глазами.
– Вера, – обеспокоенно позвала Тася. – Кажется, он без сознания.
– Нет, милая, – вдруг возразил рядом мужской голос, и чья-то рука мягко легла ей на плечо. – Он уже не без сознания.
Тася вздрогнула и, повернувшись, обнаружила мужчину средних лет с густой темной бородой. Он с понимающей грустью смотрел на солдата. Рядом печально вздохнула Вера и опустила голову. Тася с ужасом посмотрела на мужчину, перевела взгляд на раненого и помотала головой.
– Нет. Не может быть. Он не умер. Ведь не умер?! – внезапно охрипшим голосом произнесла она, едва подавив порыв вцепиться в лацканы пиджака мужчины – видимо, доктора – и потрясти его.
– Это война, милая, – горько вздохнул тот. – Ничего не поделаешь.
Тася судорожно всхлипнула, зажав рот ладонью, и снова посмотрела на лежавшего перед ней солдата. Такой молодой… едва ли намного старше нее. Почему-то даже смерть любимой бабушки не вызвала у нее такого потрясения. Может, потому что бабушка прожила на свете много лет, а этот мальчик… Ему бы танцевать на балах и ухаживать за девушками, а не лежать здесь в грязи и крови с развороченным животом.
Вера, у которой тоже глаза наполнились слезами, погладила ее по плечу, а в следующее мгновение они уже обнимались, и Тася тихо плакала, уткнувшись ей в плечо.
– Новенькая? – спросил врач, когда Тася отстранилась от Веры и вытерла глаза.
Она кивнула, всхлипнув в последний раз.
– Привыкай: еще не раз придется столкнуться.
Конечно, Тася понимала это изначально, но, как выяснилось, была не готова к реальности. Врач представился Алексеем Михайловичем. Он был главным хирургом в лазарете и, как позже сообщила Вера, спас немало людей. Его любили и больные, и санитарки за отеческое ко всем отношение.
Возвращение в институт стало словно глотком свежей чистой воды. Здесь жизнь шла по установленному годами порядку – размеренно и неизменно, создавая иллюзию, будто в мире ничего не изменилось. Всего лишь иллюзия, но всё равно отрадно было отвлечься от ужасов лазарета.
Пару дней спустя Тася поняла, что Вера была права – она начала привыкать и к обстановке, и к раненым. Она освоилась со своими обязанностями и уже не чувствовала себя такой беспомощной, хотя всё еще часто обращалась к Вере за советом.
Вечером в субботу подопечные вручили Тасе свои поделки: открытки и букетики цветов, сделанных из ткани, бумаги и проволоки.
– Какие вы умницы! – похвалила их Тася – поделки вышли действительно замечательными.
– Думаете, солдатам понравится? – неуверенно спросила Катя.
– Наверняка.
– Мы сделаем еще, – решительно заявила Таня, – чтобы всем хватило.
Тася улыбнулась ее энтузиазму.
Подарки удалось отнести только в понедельник – в воскресенье она не могла покинуть институт. К этому времени девочки сделали еще несколько открыток, над которыми работали весь день. Тася была тронута до глубины души их трудолюбием и желанием поддержать незнакомых людей.
В понедельник Тася шла в лазарет с радостным предвкушением. Быстро переодевшись, она принялась разносить подарки тем раненым, которые были в сознании. Они встречали подношения с таким детским восторгом, что теплело на сердце. Один – молодой офицер Николай – даже заплакал, хотя изо всех сил пытался скрыть это. У него была тяжелая контузия, но он уже почти поправился и скоро должен был вернуться на фронт. Тася в свободное время останавливалась поговорить с ним, зная, как не хватает этим несчастным простого общения. Из его рассказов она знала, что Николай учился в кадетском корпусе, почти сразу после выпуска отправившись на войну. Его семья осталась в Харькове, и здесь, в Петербурге позаботиться о нем было некому.