В этом тумане живые существа еще не разделились на хищников и добычу. А жили совместно и свободно, ничуть не опасаясь друг друга, полагая, что я тоже родился здесь в тумане и мало отличаюсь от них.
Я мог погладить рукой каждое существо. Они были родными для меня. Как и я для них. Это была ночь доверия, хотя, конечно, никаких ночей не бывает здесь в это время года. Просто туман лег на землю, просто туман… Потом он позолотился и стал растворяться, открыв голубовато-белесый провал заполярного неба. И кулички перестали шнырять возле моих ног. Косясь на мое ружье, поднялся турпан, сияя оперением. Того рогача, что обнюхивал меня и согревал дыханием, и след простыл. Сколько я ни оглядывал уходящую увалами и сверкающую озерами тундру, ничего похожего на оленя не находил. А ведь несколько минут назад я мог погладить его рукой…
Удивительно, что, несмотря на эту ночь без сна и прогулок вокруг озера, я чувствовал себя бодро. Так, наверное, чувствует себя лунатик после ночных гуляний и впечатлений, которые он принимает за сны. Так что и смену в своей такелажной бригаде я отработал без устали.
На реке черемуховых облаков
Сеня заглянул за белоснежный куст, похожий на теплый сугроб. В яме под ним плавал громадный таймень, жарко горя в воде пурпурными боками. А глаза… какие глаза! Совсем не рыбьи! Такие глаза — у птицы Феникс, если она, конечно, есть на свете.
— Сеня, иди уху хлебать! — крикнули ему взрослые. — И спать уже пора! Завтра наглядишься!
Нет, Сеня никогда такого не видел. Он чувствовал себя просто на седьмом небе из-за того, что его взяли на рыбалку и что он своими глазами видел тайменя. А таежная река, где еще недавно плавал таймень, была окружена весенними сугробами цветущей черемухи. И получалось так, что это река не по земле текла, а среди облаков!
— Когда вытащили его, — говорил дядя Кологрив, прикуривая, — я хотел обратно в воду сунуть. Неужели, думаю, природа эту красоту для утробы человека создает?
Вместо нормальной руки у дяди Кологрива была сплющенная и розовая, как молодая картошка, культя. Но он ловко прикуривал. Уголек, словно прирученный, дымился в культе и не жег кожу. Сеня бы все отдал, чтобы быть на месте Кологрива и рассказывать о своей удаче.
— А для чего же? — спрашивали рыболовы.
— Здоровенный попался!
— Пузатый! Не таймениха ли? Тогда полведра красной икры сдоить можно!
— Да балычок!
— Да жареха!
— И такой деликатес — в воду!
— Приплывет, когда рак свистнет!
— Это надо родиться второй раз в той же счастливой сорочке.
Рыболовы горланили нежно и растерянно, укоряя товарища. Кологрив смотрел на всех грустными глазами и только головой кивал. В поселке он был скромным и незаметным человеком. Работал на пилораме. Даже после того, как однажды ему отрезало там пальцы, так и остался работать пильщиком. Такой он был человек. Считал, что даже из-за его несчастья не стоит выдумывать другую работу, хотя ему предлагали поехать на курсы и выучиться на нормировщика. Но уж очень громко звучала эта профессия. И Кологрив остался при своей. Семьи у него не было. И выходные он проводил на этой реке. Сюда он ездил на пустых платформах лесовозной кукушки. Привозил тяжелые куканы красноперок и чебачков, вялил и угощал товарищей. Может быть, этими вялеными угощениями и был знаменит. Но мало ли кто кого и чем угощает — разве от этого он становится более известным! Незаметно жил Кологрив. А теперь ему попался этот красавец-таймень. Конечно, Кологриву все помогали его вытаскивать. И Сеня помогал, схватив речное чудище за огненный хвост. На мелководье таймень так барахтался, что даже взрослые рыбаки падали и кувыркались. Но, конечно, вытащили. Разве против поселковских мужиков тайменю устоять! Но почему именно Кологриву попался этот таймень? И почему он хотел отпустить рыбу?
— Работу, как вы знаете, ребята, я ценю, — рассказывал Кологрив, покуривая. — У меня настроенные пилы поют, как оркестр. Что сосна, что лиственница — все нипочем. Но зачем мы зареченский лес стали брать? Отсюда берем! А река наша обмелеет, я вам точно говорю. Здесь же заказник надо делать! В последнее время мне работа не в радость. Как подумаю об этой реке… Вы говорите — закуска… Конечно, балычок можно закоптить. Но зачем мы пойменный лес губим…
Круглое лицо Кологрива лизал огонь. А он говорил и говорил, будто не чувствуя жара. Костер отражался в темной воде черемуховой реки. И в яме под кустом отражался! Как будто два отражения хотели соединиться и уплыть по вольной реке, унося свой огонь в глубину.