Все правильно, снилась ему предстоящая операция. Фонарик с лучом — скальпель. Камень — болезнь, неживое. Вот я лучом живое от неживого отделяю, освобождаю Батыгина… Вот такой сон. Сны они часто пророческие бывают. Только бы хватило сил у Батыгина, пока я к нему со своим фонариком успею подойти и вытащить… Еще говорили о рыбалке, о работе… Он мне все о каких-то задвижках автоматических толковал. Задвижка на случай выброса нефти. Она автоматически что-то там перекрывала… Вот такой человек был. Почему был? Не оправился он после операции. Умер… Его ребята без него уже эти задвижки устанавливали. А я под следствие угодил. Смирнов отыгрался на мне. Подытожил наши отношения…
Ну, а о тех ребятах, с которыми я коротал время в камере, уже упоминал… Сочувствовали мне. Казалось бы, у них положение еще хуже… За что их затолкали? Я-то виноват, человека зарезал… Однако сочувствовали, жалобы писали… Между тем и мои больные тоже писали жалобы. В райком партии, в область, на самый верх. Мол, лучший хирург в Тюменской области, пострадал невинно. Откуда у народа такая уверенность, что лучший и что невинно? Райком партии взял мое дело под контроль. Так что и до суда дело не дошло. Но вышел ожесточенный, прямо скажу. В райкоме сказал, хирургом работать не буду. Раз у вас незаменимых нет. Пусть этот коновал Смирнов и заменит…
Короче говоря, хлопнул дверью. Из райкома снова присылают гонца. Мол, в чем дело, Илья Александрович? Твоя работа тебя ждет… Я же — спасибо, что помогли восстановить истину, остальное — мои заботы. Устроился плотником. Год работал. Окна, рамы, двери — стали моей профессией. Два детских садика отделал, школу восьмилетнюю, пока не узнал, что Смирнова спровадили на пенсию и он уехал… Тут я вернулся в больницу. Меня совесть начала грызть. Пока я в стороне от больных прохлаждался, Смирнов операции делал. А какие операции — наслышаны… На него родственники им зарезанных больных в суд подавали. Но, говорят, откупился. И в Анапу подался, на покой. У него в Анапе двухэтажный каменный дом. За сто семьдесят тысяч купил… Откуда у врача могут быть такие сбережения? Но у Смирнова нашлись. Он продумал, как ему жить до пенсии и на пенсии. Ну, бог с ним. Я рад, что он больше операций не делает… Меня же утвердили главврачом…
И вот какой случай: в палате у меня дед оказался. Девяносто два года ему. Иван Герасимович Ванчугин. Заслуженный человек. Знаменит тем, что сам Дзержинский купил ему билет в наши края. Дед мне рассказывал. Оказывается, Ванчугин — известный был до революции медвежатник. Сейфы купеческие чистил. Такой дока, что равных ему не было. А вот после революции Дзержинский вызвал его и говорит:
— Дорогой Иван Герасимович, наслышан о ваших талантах — по части купеческих сейфов. Но сейфы стали государственными. А нашей ЧК своих забот хватает… Так что поезжайте за Урал…
Ванчугин послушал доброго совета, уехал, устроился охотником-промысловиком. Так что стал уже настоящим медвежатником. Медведей в верховьях Ваха промышлял, соболя. Дожил до глубокой старости. Два сына — один на Самотлоре на буровой работает, другой — офицер, в Академии Генерального штаба учился… Такой занятный дед. Я его обследовал. Оказалось, ему надо было делать такую операцию, как и Батыгину. Я трое суток размышлял. Когда обожжешься на смерти человека, которого полюбил, начнешь заново все шансы пересчитывать.
Ну вот, сделал я операцию! И что же? Медвежатник мне каждый Новый год открытки шлет… Жив-здоров, на охоту ходит, пушнину сдает, внукам ягоду собирает… Такой жизнестойкий дед! Можно сказать, пример для всех нас… Ну, а нам пора уже, ребята! А то как бы утренний клев не упустить за разговорами да байками…
И ребята, что слушали исповедь хирурга у рыбацкого костра, зашевелились, стали потягиваться и подниматься, поглядывая на едва побелевший восток и на прибрежные кусты, за которыми блестела река.
— Живи и режь, дорогой Илья Александрович! — говорили они.
— Долгая тебе лета!
— Только не бери в голову, что плохое видел… Бери, что хорошее! — И даже похлопали Илью Александровича по спине. Таким способом товарищи выразили свою любовь и одобрение, приняв близко к сердцу его исповедь.
Рыболовы были все свои, самотлорские. Бородатый очкарик Владимир Антонович, геофизик; сухонький, но жилистый. Винивитыч, каротажник. Румяные братья Пятницкие, дизелисты… Почти каждый выходной компания приезжала на Вах отвести душу. И хирургу, что примкнул к этой компании, среди них было хорошо.