Когда прошел слух, что хищники растерзали ее сына, — а слух этот распространился в окрестности уже на следующий день, — все готовы были броситься утешать бедную мать. Многим не терпелось кинуться к великолепному дому старейшины и со всех сторон поджечь его, чтобы заживо сгорел в нем бессердечный человек со своей распутной девкой. Но страх перед Кямби удерживал их дома надежнее, чем яростная метель и огромные сугробы.
Старейшину оповестили, что жена его, одна, без сына, прибежала из лесу в деревню, несет бессмыслицу и прижимает к груди маленький череп.
Кямби пришел в сопровождении слуг и собак, у пояса — меч, в руках — ременная плеть. В страшной злобе он кинулся на жену; выкрикивая судорожно подергивающимся ртом бессвязные слова, он время от времени стегал ее плетью по плечам и спине, а затем бросился в лес на поиски сына. Вернувшись через некоторое время, он снова начал хлестать жену плетью, молотить кулаками, а напоследок несколько раз пнул ее ногой и оставил без чувств лежать на земляном полу.
Добрая хозяйка перенесла избитую Лейни на лавку, потом отвела ее в баню, смыла кровь, растерла кровоподтеки, смазала раны.
Ссадины и раны скоро зажили, и Лейни не думала о них. Душа ее разрывалась от отчаяния и скорби по сыну, все остальное было ничтожным, все, кроме скорби и желания отомстить, нет, не за свое унижение, раны и кровоподтеки, а за смерть сына.
На третий день в дом, где приютили Лейни, зашел какой-то старик. Кожа на его костлявом лице задубела и сморщилась, голова держалась на туловище так, словно была пришита лыком. Он многое видел на своем веку, не одного сына похоронил на чужбине и в родной земле, был свидетелем того, как угоняли в полон его дочерей, как горел его дом, как имущество его стало добычей грабителей. Он все искал слов, которые могли бы утешить Лейни, а затем, словно стыдясь, что сам мало знает, сказал:
— В прошлом году в Сакале видали патера не то из Риги, не то из земли ливов. Он был в черном балахоне до земли, и голова его была тоже покрыта черным. Он говорил, что каждый человек, когда умрет, может свидеться на небе с родными. Только для этого надо окропить голову крестильной водой и сказать какие-то слова. Кто знает...
У Лейни, когда она услышала это, замерло сердце. Она коснулась рукой одежды старика и начала подробно расспрашивать его об учении патера, о крестильной воде, о небе, где можно встретиться с умершими родными, и о том, как туда попасть.
Но старик ничего больше не смог добавить и лишь сказал, что на южной границе этих чернорнзников можно встретить чаще и людей, давших окропить себя крестильной водой, там больше.
— Завтра же отправлюсь в путь! — воскликнула Лейни и выпрямилась. — Я должна увидеть своего сына!
От старейшины пришел приказ: пусть Лейни возвращается домой сегодня же, иначе может вообще никогда не возвращаться!
Лейни велела передать ему: и сука уйдет от такого хозяина. Уйдет, даже если кругом стаи голодных волков.
Она стала просить людей, приютивших ее, дать ей подводу, чтобы добраться до дома брата, — отца к тому времени уже не было в живых. Но тщетно. Она стучалась во все двери и молила дать ей лошадь и провожатого. И тоже тщетно. Все разделяли ее горе, сочувствовали ей, но страх перед Кямби был сильнее.
Тогда Лейни, дочь старейшины Мягисте, завязав в узелок кусок хлеба и череп сына, взяла палку и отправилась пешком. Ее решение было непоколебимо: она пойдет отсюда в Мягисте, а затем дальше, хоть до реки Вяйны, будет идти до тех пор, пока не найдет патера, который окропит ей голову крестильной водой, чтоб она смогла увидеться с сыном.
Она тронулась в путь, невзирая на свирепый зимний ветер, высокие сугробы и сильный мороз. Жгучая тоска по сыну и горячая ненависть к Кямби придавали ей силы.
В ближайшем лесу она встретила крестьянина, который ехал в Алисте. Он согласился посадить Лейни в сани, укрыл ее шкурами и пообещал довезти до большой дороги, которая ведет из Сакалы и Алисте на юг. Оттуда до Мягисте было уже недалеко.
Высоко в небе над Аутине и Идумеей повис серебряный серп луны; тускло поблескивала снежная равнина; слева, справа и впереди виднелись редкие, покрытые инеем кусты, их можно было принять за окоченевших на морозе духов. Со стороны Пскова, через большое болото, двигался обоз — это с ярмарки возвращались жители Мягисте. Развалясь в санях, люди глядели то на тщедушного среброликого небесного странника и на простирающееся вокруг него огромное синеющее море с золотым песчаным дном, то на бескрайнее снежное поле с редкими кустами, напоминающими застывших духов. Людям было жутко здесь, в этом великом одиночестве, но одновременно оно манило и чаровало их. Вот приблизятся духи и при бледном свете луны, на расстоянии нескольких шагов, откроют свои лица! Кто знает, может, есть среди них девушки краше всех земных женщин — увидишь их и забудешь весь мир!