Он откинулся в траву, сцепив кисти рук за головой:
— Деньги занимают меня в последнюю очередь. Мой отец покупал корабли и сделал состояние, доставляя контрабандные товары из Нассау в Атланту вопреки блокаде янки. Он погиб в самом конце войны. И оставил мне миллион фунтов стерлингов на счетах Английского банка.
Она ахнула.
— По сравнению с вами я чувствую себя нищей, — сказала она с беззаботным смехом. — Он, должно быть, был замечательным человеком.
— Некоторые люди божились, что в нем было что-то дьявольское, — улыбнулся Клей. — Он был самым опасным человеком из тех, кого я когда-либо знал. Моя мать была кротким, милым созданием, единственным человеком, способным хоть как-то его сдерживать. Она никогда не отличалась крепким здоровьем. И умерла, когда мне было десять.
Какое-то время он безмолвно размышлял, оставшись наедине с прошлым.
— После этого он продал плантацию, и мы уехали. Какое-то время дела шли все хуже и хуже. Он не слишком преуспел в производстве хлопка. Мы никогда не задерживались где-либо надолго. Отец был по природе своей азартным игроком и несколько лет плавал по Миссисипи на речных судах, этим зарабатывая на жизнь. Потом он открыл салун в Вирджиния-Сити.
— А что делали вы? — спросила Джоанна.
— Шел в гору благодаря его успехам, — ответил Клей. — Я прошел хорошую школу, поверьте мне. Я впервые увидел, как он застрелил человека, когда мне было двенадцать. Впоследствии мы никогда не оглядывались назад, но всему хорошему приходит конец. Отец решил, что пора мне получить какое-то формальное образование, и я отправился обратно на восток, чтобы поселиться у брата моей матери в Нью-Йорке. Когда мне было восемнадцать, отец обнаружил у меня интерес к медицине и отправил меня в Лондон и Париж для завершения учебы. Он никогда не делал ничего наполовину.
— А потом началась война?
— Не совсем так. Он продал свое дело в Вирджиния-Сити и вернулся в Джорджию, купил большую плантацию и попробовал снова зажить как джентльмен. Конечно, было слишком поздно. Он слишком долго жил, обуреваемый в равной степени жаждой Действия и страстью. Но страсть не заменяет любви. Любовь взращивает, страсть пожирает. Он оказывался замешан то в одном громком скандале, то в другом. Чужие жены — обычное дело. Война началась как раз вовремя и спасла его, не дав ему спиться окончательно.
— И все-таки он не вступил в армию?
Клей покачал головой:
— Нет, он оставил это глупцам вроде меня, как он сказал в тот день, когда я уезжал в свой полк.
— Вы тогда жили у него?
— В течение двух лет после того, как я вернулся из Парижа.
— Разве ваш отец не был согласен с доводами южан в пользу участия в войне?
Клей покачал головой:
— Дело было не в этом — он знал, что мы не сможем победить, вот и все.
— Тогда почему воевали вы? — бесхитростно спросила она.
Он нахмурился:
— Я сам толком не знаю. На то было множество причин. Потому что я родился в Джорджии. Потому что мои друзья и соседи пошли на войну. Разве на самом деле это не единственная причина, по которой человек вообще воюет?
— И в конечном счете вы уехали бороться за свое проигранное дело.
— Поначалу было что угодно, но только не это, — сказал он. — Дело было в галантных кавалерах и лошадях, негромких звуках трубы на ветру — во всей мистике воинской службы. Во времена моей юности от нас было рукой подать до Ричмонда, с его хорошенькими женщинами в бальных платьях и красавцами мужчинами в шикарной форме.
— А потом? — спросила она.
Он мрачно усмехнулся:
— Потом была блокада, которую устроили янки, и медленная голодная смерть. Я думал, что наша возьмет в июле шестьдесят четвертого, когда Джубал Эрли выскочил из долины Шенандоа и до смерти перепугал тех, кто сидел в Вашингтоне, но было слишком поздно. Я не в состоянии описать, каким адом стали те последние девять месяцев.
— Одно обстоятельство по-прежнему озадачивает меня, — сказала она. — Вы начинали военным врачом, а закончили как командир кавалерийской бригады. Как это случилось?
— Превратности войны, — ответил он. — Летом шестьдесят третьего я был прикомандирован к генералу Моргану, когда тот совершил свой знаменитый рейд по Кентукки, Индиане и Айдахо. Мы попали в плен, и янки, которые не слишком жаловали рейдеров, отказались обращаться с нами как с военнопленными. Врач не врач — меня причислили к другим офицерам. Всех нас посадили в тюрьму штата Иллинойс.
— Но это бесчестно! — воскликнула она с возмущением. — Вы всего лишь выполняли приказы.
— На самом деле это не имело особого значения, мы не собирались там засиживаться. — Он негромко хмыкнул. — Мы выкрали ножи из столовой, на два фута вгрызлись в бетонный пол и прорыли туннель под тюремным двором к наружной стене. Естественно, мы оставили начальнику тюрьмы вежливое послание, где написали, насколько мы признательны ему за гостеприимство.