Я не знал, как показаться, и зашел прежде на женскую половину. Чуча, завидя меня, хотела улыбнуться, но вместо этого ахнула и приложила ладони сначала к вискам, потом закрыла ими лицо и залилась слезами.
— Что вы? — спросил я с участием, — о чем вы плачете?
— Ах, какое горе! Разве вы не знаете?.. Лев Михайлович... уво... уволен... уезжает... и Сонечка тоже... — Слезы не дали ей договорить.
Вышла Софья Львовна, тоже со следами слез. На мой вопрос, правда ли это, она грустно шепнула: «Да... кажется... Мы... мы... уедем... Прощайте!..» И отвернулась.
— Как «прощайте»! Я не останусь здесь, я поеду вслед за вами! — живо перебил я. — Я давно рвусь отсюда.
— Да? Merci... Я рада, — тихо сказала она. — Подите теперь к папа́, поговорите с ним, успокойте его как-нибудь. Он ходит в кабинете один, никого не принимает...
Я вошел в кабинет. Лев Михайлыч ходил большими шагами по кабинету. Он обрадовался мне, точно другу.
— Слышали? — почти закричал он, — каковы молодцы! Добились-таки, чего хотели!
— Кто? — тихо спросил я.
— Кому же, как не жандарму! Подслужился! В генералы хочется да в столицу. Нет, этому не бывать, как бог свят, не бывать! — Он даже перекрестился. — Я еще не выжил из ума, язык у меня есть, за словом в карман не полезу. Я там открою глаза на его «ревностную и неусыпную службу»!
— Что за причина? За что? — рискнул я спросить и раскаялся.
Он пролил целое море желчи на жандармов и на всех, кого он подозревал из губернских властей в интриге против него. И надо отдать ему справедливость, мастерски осветил фигуры своих «врагов».
— Вот вы тянулись все в Петербург, — заключил он, — я не только не удерживаю вас, но настоятельно прошу уехать из этого болота! И чем скорее, тем лучше! Вы здесь даром истратите свежие, молодые силы и ничего не приобретете, никакого опыта — ни в службе, ни в жизни. Вас подведут, насплетничают, очернят, испортят вам репутацию, и карьера ваша пропадет! Женят вас на какой-нибудь Голендухе Поликакиевне, и вы загубите век свой в глуши, среди чиновной челяди, взяточников, тупоумных помещиков...
И пошел и пошел рисовать мне картину, совсем противоположную той, какую рисовал, когда приглашал меня остаться.
— Я знал все это, — сказал я ему, — и не остался бы долго ни в каком случае, тем более теперь, когда вы уезжаете...
Тут он наконец подал мне руку и горячо пожал мою.
— Что же вы намерены делать? — спросил он.
— Ехать вслед за вами...
— А отчего не с нами? — почти нежно спросил он.
— Если это не стеснит вас — и если я вам могу быть чем-нибудь полезен...
Он не дал мне договорить и стремительно обнял меня.
— Благодарю. Не только полезны, вы мне будете необходимы: я многого жду от вашей… дружбы, — нерешительно прибавил он. — Но об этом после. Теперь главное — выбраться из этой лужи! Поедемте. Я вам найду место в любом министерстве. Сдайте дела Добышеву: пусть он управляет... губернией!
Он едко засмеялся и тяжело вздохнул.
— Я подозреваю, — прибавил он, — между нами сказать, и самого Добышева в этой интриге... да! И председателя тоже... Яркина... Архиерей тоже последнее время что-то косился на меня... Вы не заметили, как он бывал сух?..
Я чуть не засмеялся. Еще немного — и он, в числе врагов, назвал бы, пожалуй, Чучу. Перебирая своих врагов, он забыл помянуть главного: самого себя.
— Приезжайте ко мне ужо вечером: мы потолкуем. А теперь я еще в ажитации... — И он опять зашагал по кабинету.
Я стал раскланиваться. В это время распахнулась дверь, и в кабинет стремительно вошел Андреи Петрович Прохин, чиновник особых поручений при губернаторе. Он был навеселе, в возбужденном состоянии.
— Что я слышал, ваше превосходительство! Ужели это правда? — начал он, подбегая к губернатору и с пафосом складывая руки на груди. — Ужели это правда? — обратился он и ко мне. — Как: наш добрый, благородный начальник покидает нас! Нет, это невозможно! скажите, что это неправда!
— Вы выздоровели? — вдруг спросил его Углицкий вместо ответа.
— Да-с: проходит, прошло... Как только я услыхал убийственную весть, у меня все как рукой сняло... Извольте видеть.
Он вытягивался перед Углицким.
— Да, вижу... — сказал губернатор, глядя на него с некоторым сомнением.
— Побегу, — думал я, — узнаю: может быть, неправда! — твердил Прохин.
— Правда! — заговорил губернатор. — Вы не ожидали этого? И никто не ожидал, и, надеюсь, никто не желал...
— Никто, клянусь честью, никто! — патетически повторил Прохин. — Вы так много сделали для губернии, для всех нас, для купечества, для мещанства... для народа!.. И не признать, не оценить этого! Позвольте, ваше превосходительство, написать объяснительную подробную записку... У меня уже план в голове готов...