Николай пришел ей на помощь:
— Сядь, Тома, напротив меня. Сколько мы знаем друг друга, а главного я не разглядел в тебе. До госпиталя я не созрел еще, чтобы вот так же преданно смотреть в твои глаза. Сколько выздоравливающих парней пыталось признаться тебе в любви, но, несмотря на все опасности и превратности войны, ты берегла свою первую любовь, как розу. Цветок берегла для меня, шипами колола тех, кто признавался в скороспелой фронтовой любви. Страстной любовью я уже не мог воспылать. Многое иссушила Ирина, остатки забрала Нина. И все-таки, глядя в твои ясные глаза, терпеливые и умные, я испытываю радость от душевной чистоты, которая позволяет мне быть равным с тобой.
Тома озарилась счастливейшей улыбкой.
— Ты заговорил со мной как поэт. У меня даже закружилась голова.
— О поэзии я никогда не мечтал, даже не увлекался. Поэзия для меня — были стишки, которые надо было заучивать и произносить в классе. Литературе учила нас девочка, закончившая школу двумя годами раньше. Немного стал понимать поэзию на войне. По-солдатски. Правдиво написал поэт об окопной жизни, о чем боец думает перед атакой, как переживает измену любимой — хорошо, а поля с цветочками… Под огнем их не рассмотришь. Вот хвалят Пастернака, но его стихи не задевают меня. За годы войны ни одно его стихотворение не попалось на глаза. Изысканная любовь, цветы всех красок, благоухающих дурманящими запахами, в траншеях, залитых жидкой грязью… не гармонируют с фронтовым бытом. По мне, стихи Твардовского, Симонова. Вот запали в памяти строки:
А кто из солдат не знает «Жди меня». Или вот строки Гудзенко:
Сразу узнается наш с тобой Сталинград и все, кто ранен в нем.
— А мне все же нравился Пастернак.
— Спорить с тобой, тем более переубеждать, с моими окопными познаниями не буду.
Чуть помолчали. Тома решилась сказать и о себе.
— Я все время страшилась, что ты обратишь свое внимание на равную себе по образованию врачиху. Ты же почему-то сторонился их.
— Наше будущее — в нас самих. Богатыми не станем, но в обычной жизни найдем свое, простое человеческое счастье. Ты для меня становишься не пальцем, без которого можно жить, а моей половиной, как, надеюсь, и я для тебя. Сейчас я чувствую это каждой клеткой своего тела.
Объяснение в любви выскользнуло совсем неожиданно для самого Николая и совсем не таким, каким он собирался произнести его, когда окрепнет. Ожидал ее разочарования — увидел любящие признательные глаза, которыми она разглядывала его лицо: она дождалась его любви и будет любима, как никто из ее подруг — школьных и фронтовых. Она давно любила его и готова была открыто ответить на его любовь, а сейчас стать его женой, лишь поведи он взглядом на дверь, чтобы повернуть ключ. Он почти испугался этой готовности светлой души. Покалеченная его нога уже настолько окрепла, что он временами неосторожно делал резкое движение, и острейшая боль, подобно раскаленному осколку, пронизывала все его тело от пятки до затылка, темнила глаза, лишала сил. А если такая боль прострелит его в тог миг, когда станет необходимым показать себя не только любящим, но и способным на естественно большее. Это же позор! И Николай не посмел сделать то немногое, чего ждали глаза Томы — поцеловать ее, прижать к себе.
Наступила неловкая пауза. Тома догадалась об опасениях Николая. Сколько раз она слышала от раненых стоны и проклятья за мужское увечье. Николай, вероятнее всего, сомневается в себе. И попыталась отвлечь его от тяжелых мыслей.
— Может быть, Коля, нам надо сесть за стол и отведать то, что принесла нам Варвара?
На губах Николая выразилось подобие улыбки. Он не смог открыто выразить Томе свою признательность за понимание его состояния.
— Да, Тома. Варвара нас повенчала, но за венчанием обычно следует свадьба. Может быть, кого-то пригласить к нам?
— Сегодня мне хочется быть только с тобой. К тому же в лазарете остались малоподвижные. Не сожалеешь о выборе?
— Большой актер едва ли вышел бы из меня. Бог не наградил статью. Да и голос так себе. Хотя… когда служил на Дальнем Востоке, с охотой участвовал в самодеятельности. Руководитель драмкружка, солдат-одногодник из актеров, как-то сказал мне: душа у тебя актерская, на роли второго плана вполне подходящая. Но я уже командовал взводом, после Хасана поставили на роту, затем академия, война… Они сделали меня кадровым военным. Умом и душой.