— Бот ты, пан полковник, твердишь нам, что эта бумага подписана самим царём. Так до бога высоко, а до даря далеко, ему нужд наших не видно! А вот наш тебе сказ: уводи полки на Кубань! Такова наша воля. Правильно я речь веду?
— Верна–а! На Кубань!
— А не поведёте нас, — сами уйдём. Оставайтесь тогда одни, ждите, пока смерть придёт.
— Верно! Сидим тут, как квочки, и не на войне и не дома.
Выждав, пока казаки угомонились. Чернышев заговорил:
— Не могу! Нет, не могу уйти без высочайшего указа. — И немного погодя: — Но обещаю, что сегодня же отпишу о нуждах ваших и требованиях главнокомандующему, а он самому государю донесёт. Надеюсь, что ответ не заставит ждать. Через месяц–другой вам, черноморцы, дозволят уйти по куреням… А пока — расходись! Кулеш уже, должно, поспел.
Казаки нехотя, медленно расходились с майдана.
— Ну, Дикун, — изогнув по–воловьи шею, прошипел Чернышев. — Помни, здесь тебе не Сечь Запорожская, а царёво войско. — Лицо полковника побагровело от злости. — Эдак и до Сибири достукаешься.
Федор только прищурился.
— Ты, пан полковник, осторожней на поворотах, ненароком оскользнешься.
И круто повернувшись, пошёл вслед за удаляющимися товарищами.
Глава III
Первыми о весне известили многочисленные стаи скворцов. Они облепили осокорь во дворе Андрея Коваля, колодезный журавель с привязанным вверху колесом от телеги. Они весело гомонили, пересвистывались, хотя настоящей весны ещё не было.
За двором — степь. Ни конца ей, ни края. Сошел с неё снег, и стоит она бурая, поросшая высохшим на корню бурьяном, ожидая весенней солнечной ласки.
Небо ещё хмуро и серо. Но на крыше приземистой кузницы, крытой дёрном, уже вылезли зелёные стрелки травы. Набухли клейкие почки на осокоре— вот–вот лопнут и распустятся нежными лепестками…
Андрей Коваль с утра натягивал шины на ободья. В кузнице угарно и дымно. Огонь, раздуваемый время от времени огромными мехами, выхватывал из темноты закопчённые сажей стены и потолок.
К вечеру, когда Коваль собрался кончать работу, к кузнице подкатила бричка. От забрызганных грязью коней валил пар, они тяжело водили боками. Грязь толстым слоем намоталась на колеса.
— Бог помощь, Андрей! — Возница спрыгнул на землю и, согнувшись, чтобы не удариться о низкую дверную коробку, вошёл в кузницу.
Коваль отложил кувалду в сторону, вытер руки кожаным фартуком.
— Вечер добрый! — узнал он Митрия, батрака Балябы. — Что тебя загнало к нам? Может, дорогу в Васюринскую потерял?
— Да не–е-е–т… — протянул Митрий. — Ушел я от Балябы. А жить‑то надо… Вот и нанялся к другому. У Кордовского я в работниках. Сейчас на хутор послали, чабанам соль везу.
Митрий закашлялся, помолчал, глядя на меркнущие угли. Немного погодя пожаловался:
— Баляба‑то за работу так ничего и не дал… Да что, кабы только мне… Сейчас уже другого заарканил… Тоже из Расеи, беглый.
Андрей снял фартук, положил на наковальню и принялся собирать инструмент.
Вышли из кузницы на улицу.
— Дядько Митрий! — окликнул звучный женский голос. Они обернулись. Из двора Кравчины к ним спешила Анна.
Митрий обрадовался.
— Аннушка! А худющая‑то какая.
В глазах Анны тоска.
— Чай все по дому скучаешь?
Анна не успела ответить. Из хаты вышел Кравчина, сердито позвал:
— Ганна!
Она заторопилась.
— Я пойду. Прощевай, дядя Митрий. А как там дома?
И даже ответа выслушать не успела.
— Эх, видно, и жизнь у неё! — сокрушённо вздохнул Митрий. — Позарился‑таки атаман на богатство…
Из степи, надрывая душу, донёсся вой голодного волка. Кони испуганно зафыркали.
— Вишь, проклятые‑то, к самой станице подходят. Сейчас чабаны не зевай, гляди в оба. Самое время для волков. Ежели позволишь, заночую я у тебя, дорога‑то дальняя, кони притомились. Да ещё эти серые атаманы бродят по степу.
— Добро пожаловать, — пригласил Коваль.
Митрий закашлялся, прижал руку к груди и сплюнул тёмный сгусток крови. Лицо его побледнело, на лбу выступил пот. Коваль взглянул на него.
— Что с тобою?
— В грудях болит… Послал нас Кордовский после нового года, троих работников, в низовья красной рыбы изловить, для Котляревского, что ль, потребовалось. А погода‑то стояла студёная. Сделали мы проруби, зачали, значит, багрить, я и поскользнулся, в полынью угодил…
На другое утро, проводив Митрия, Андрей управлялся в конюшне. Ветер раскачивал двери, и они скрипели на петлях. Поддев вилами сено, Андрей с маху бросил его в кормушку лошади. Та покосилась на хозяина, фыркнула. Шершавой мозолистой рукой Коваль похлопал её по холке.