Штабу Зубова приходилось теперь решать вопрос о продовольствии, думать об охране дорог и размещении солдат, заниматься ещё сотнями скучных дел.
На одно только надеялись в штабе: надоест персидскому шаху эта игра в кошки–мышки, и он запросит мира.
Но все это были пока только мечты да надежды. А на самом деле в армии не хватало продовольствия, люди болели и умирали от малярии и желудочных заболеваний…
— Эге–гей! Цоб его, добэ!
Поскрипывают на ходу чумацкие возы, качают волы круторогими головами, медленно переставляя ноги по каменистой земле.
— Цоб их, добэ!
Воз за возом тянется длинный чумацкий обоз. Верст двадцать в сутки делает — не больше. Только и того, что безотказно везёт и везёт.
И где только не встретишь чумака! И на дорогах' Таврии, и на киевском шляхе, и в непроезжих кубанских степях.
Вот и сейчас длинная лента чумацкого обоза медленно приближалась к казацкому лагерю под бакинской крепостью. Весь лагерь высыпал встречать земляков, когда первые скрипучие телеги подошли ближе. Не одно огрубелое казачье сердце забилось растроганно и радостно при виде медленно вышагивающих волов и дюжих сивоусых дядек, невозмутимо покуривающих люльки. Обветренные лица чумаков до угольной черноты обожжены горячим южным солнцем. Выгорели свитки в далёкой, нелёгкой дороге. У каждого чумака под рукой, кроме ремённого кнута, и сабля, и верная пищаль.
— Здоровеньки булы, казаки! — степенно здоровается чумак, идущий у первого воза. — Принимай харчи — соль, хлиб та рыбу…
Сотни казаков кинулись к чумакам распрягать волов и разгружать телеги. Другие уже засыпали в котлы белоснежный «ханский» рис из Баку, тащили заветные кувшины с виноградным соком, который лагерные умельцы научились переделывать в крепкую горилку.
Казаки жадно прислушивались к рассказам бывалых чумаков. А им было что рассказать.
— Есть в горах такая теснина — железная дверь, по–ихнему, Демир Капы. С одной стороны каменная стена — глянешь вверх — шапка валится. Другая — не ниже. Вот тут‑то они на нас и налетели, — степенно рассказывал рябой чумак.
— Кто? Кто налетел? — допытывались казаки.
Чумак пожал плечами.
— А кто ж их знает! Люди… Чернявые, вроде наших черкесов. А разговор у них другой. На конях все и с шашками. Врасплох думали застать. Да не на таких напали. Мы зараз волов отпрягли, пять телег поперёк поставили да и ударили по разбойникам из пищалей. Три раза налетали басурманы. А потом повернули коней и ушли. Человек десять мы побили, да Грицько Палагута одного по голове оглоблей достал. Богатую серебряную саблю и кинжал снял с него.
— Ну! Вот повезло Грицько! Где ж то оружие?
— А пропили! — беспечно отмахнулся чумак. — Как дошли до жилых мест, так и выменяли это самое оружие на чихирь. Добрый был чихирь!
Другой чумак — седой великан с чистыми голубыми, слбвно детскими, глазами на морщинистом лице, рассказывал о подвигах какого‑то атамана Рыжупы.
— А стоит тот атаман Рыжупа неподалёку, вон за теми горами, на Иверской земле. Есть там у него добрая каменная крепость. Кругом неё земли богатые, вольные. На тех землях растёт и пшеница добрая, и кукуруза… И баранта гуляет. А живёт войско Рыжупы по праведным законам: всю добычу–дуван поровну делят, старшин сами себе выбирают…
— Вона как? Значит, как на Сечи! — удивлялись казаки.
— Поженились многие, — продолжал рассказ чумак. — Люди в той Иверской земле нашей христьянской веры. Добрая, сказывают, доля у тех, кто с Рыжупой…
— А где? Где крепость атамана Рыжупы? — посыпались вопросы.
— Там! — чумак махнул рукой на запад. — За горами. Там все атамана Рыжупу знают. По правде атаман живёт. И крепко, сказывают, басурманов–кызылбашцев бьет…
Загуляла молва об атамане Рыжупе по казацкому лагерю, забродила в буйных головах. В сырой да тёплой земле семя быстро даёт всходы. Так и слово чумацкое, обронённое невзначай, как то семя, проросло, породив тревожные думки.
Не успела ещё улечься пыль за чумацкими возами, как недосчитались по полкам тридцати восьми казаков. Ушли, по слухам, черноморцы в Грузию к атаману Рыжупе.
Бросил Головатый в погоню сотню конников, да разве найдёшь беглецов в диком горном крае. Глухие леса укрыли их.
И тогда твёрдо решил войсковой судья менять лагерь, чтобы другим невозможно было бежать. И решил во что бы то ни стало договориться об этом с главнокомандующим, который вскоре обещал посетить казачий лагерь.
В день тринадцатого июля из главной квартиры прискакал нарочный и привёз Головатому сообщение:
«Ждать к полудню его сиятельство графа Валериана Александровича Зубова».
Забегали старшины по лагерю. Полковники Чернышев и Великий полки в порядок приводить начали, пушкарям велели пушки вычистить до бяеска. Разбившиеь по сотням, казаки протирали оружие, латали шаровары и свитки, пошучивали.
— Подлатать и в самом деле надобно, — бросил Половой Дикуну, — а то, не ровен час, увидит его сиятельство непристойное место…
Ради прибытия главнокомандующего кашевары не пожалели провизии, вдоволь накормили казаков.
После завтрака построили казаков по сотням и велели ждать. А нелёгкое дело — стоять на самом солнцепёке. Стояли и час, и другой, и третий. Уже с десяток казаков замертво свалились на раскалённый песок. К вечеру, когда только первые ряды кое-как держали равнение, а в задних кто сидел, а кто лежал, вдруг из‑за крепостных стен на рысях выехали конники.
Под первым конь не идёт, а танцует. Вороной, английских кровей, жеманно перебирает ногами, мундштуки грызёт. На командующем мундир в позументах, эполеты на солнце сверкают. И в свите позади один наряднее другого.
Мигнул Головатый полковникам, те — старшинам, и как гаркнули казаки «ура», да тут же из пищалей выпалили, так даже конь под командующим, от неожиданности шарахнувшись в сторону, дал «свечу». Но, как видно, Зубов был неплохим наездником. Твердой рукой он осадил коня, похлопал его по холке и усмехнулся.
— Здорово, славные черноморцы! — крикнул он. — Рад видеть вас среди войск российских! Жалую я вам за верную службу тройную порцию вина.
Снова прокатилось по рядам «ура!» и кверху полетели шапки. Подбежал солдат–денщик, помог Зубову сойти на землю. Светлейший передал поводья подъехавшему офицеру и, припадая на ногу, направился к Головатому. Обнялись, по русскому обычаю троекратно поцеловались.
— Батько командир! — громко обратился Зубов к Головатому. — Любы мне черноморцы, храбрые казаки, и буду просить вас и товариство приписать меня и сына моего, новорождённого Платона, войсковыми товарищами. А ещё, ежели будет милость, приписать войсковыми товарищами и штаб мой. — Зубов указал на офицеров, стоящих поодаль.
Головатый повернулся к старшинам.
-— Припишем, браты, войсковыми товарищами в наше Черноморское войско нашего благодетеля, сиятельного графа Валериана Александровича со штабом, а сына его, новорождённого, определим в войско наше полковым есаулом!
— Приписать! — дружно гаркнули казаки.
— А по сему случаю, — обратился Головатый опять к Зубову и офицерам, — милости просим до нашего стола. Чем богаты, тем и рады, — Он обернулся к казакам. — А вы, казаки, с богом — обедать! Разойдись!
Ряды рассыпались, и казаки устремились к кухням.
Кулеш в этот день был добрый — густой, наваристый, с бараниной. Казаки дружно работали ложками. Только Леонтий Малов ел неохотно, рассеянно пропуская свою очередь.
— Что с тобой, Леонтий? — удивился Дикун. — На солнце сомлел, что ли?
— Нет, Федор, солнце тут ни при чём! — вздохнул Малов. Мрачным взглядом он окинул внимательные лица товарищей и закончил: — Ирода проклятого я сейчас увидел.
— Какого ирода? — удивился Шмалько.
— Того, что дочку мою до петли довёл. Барина моего, Бибикова…
— Да ведь ты его порешил!
— Очухался, видать… Может, и вы приметили его? Такой белявый и мундир в золоте.