Выбрать главу

— Отходит.

Федор повернул голову к Собакарю.

— Ив нашем курене смерть…

— В каждом…

Больной открыл глаза, слабым голосом позвал:

— Федор!

— Что, друг?

Дикун наклонился.

— Дуван мой, як на Кубань возвернетесь, продайте, та й наберите горилки, та й меня помяните. Бо мне уже не пить… Оружие поделить меж собою, бо сына у меня нет, а жинке ничего не надо, она баба.

Казак замолчал, веки закрылись. Он весь как-то вытянулся и затих.

— Все… Царство небесное! — Собакарь снял мохнатую папаху, перекрестился.

Один за другим скинули шапки все, кто был в землянке. И наступила в курене страшная тишина.

Умер казак, ушёл на тот свет без святого покаяния. Не в честном бою погиб, не вражья пуля скосила, а одолела смерть на этом, богом проклятом, острове… Из полусотни васюринцев этот был семнадцатым, кому навечно лежать в чужом краю. Каганец, не поправляемый никем, потух. Забрезжил рассвет, засерело в курене…

Не выдержал Собакарь.

— Браты! Доколь терпеть будем? — высоким, надрывным голосом выкрикнул он. — Пока не перемрем все тут до одного? Или нет у нас оружия? Или мы не казаки?

— Правильно! Верно! Кому охота смерть задаром принимать! — подхватили казаки.

— Уйдем на Кубань!

— На майдан! Бей сполох!

Казаки торопливо надевали свитки, хватались за сабли и пистоли.

— Перебьем старшин!

Толкая друг друга, васюринцы бросились к дверям.

— Стой! — опомнился вдруг Федор. — Стой, казаки! — Он встал у двери, широко расставил руки.

— Чего там, не слушай его, ребята! Довольно, натерпелись! — кричали задние.

Казаки стеной двинулись на Федора.

— Назад! Опомнитесь! Послушайте меня!

Васюринцы притихли. Дикун возбуждённо заговорил:

— Куда вы, такие–сякие! Да коли вы и перебьёте старшин, что с того? Как с острова выберетесь? Как на Кубань попадёте? Да вас солдаты всех до одного перестреляют…

— А правильную он речь ведёт, — согласился кто‑то.

Ободренный поддержкой, Федор продолжал:

— Браты! Или у меня, думаете, на сердце не накипело, или, думаете, я старшинам заступник? Да я, может, больше вашего им враг! От тут они у меня сидят! — Он ударил себя по затылку. — Чешутся и у меня руки. Дайте время, придём на Ку–бань, в Катеринодарскую крепость, там за все спросим… Там нас курени поддержат. Ответят нам старшины за все обиды!

Казаки остывали от яростного запала, постепенно соглашались с Федором.

— Так‑то оно так, — наконец проговорил Собакарь. — Надо кликнуть казаков на майдан да миром потребовать полковников, чтоб они ответили, сколько нам тут стоять. Пускай ведут нас к нашим куреням!

— Курени наши бурьяном позарастали, семьи с голоду дохнут! — выкрикнул один из казаков.

— Зато Чернышев и Великий на этом походе, на наших бедах руки греют, — добавил Собакарь. — Антон Андреевич, тот их, жадных душ, в руках держал. А то весь харч казацкий раздуванили бы…

— Ах они вражины!

— Вот что, браты! — повысил голос Дикун. — Старшин до поры не трогать, чтоб лиха не нажить. А вот скликнуть казаков на майдан да потребовать, чтоб нас быстрее на Кубань отправили, — это правильно.

Шумной толпой казаки вывалились из куреня. Снег перестал сыпать, небо прояснилось, потянул морозный ветерок.

На майдане ни души.

— Где довбыш? — закричало несколько голосов. — Где он, бисов сын, ночуе?

— Та бейте чем‑нибудь!

Здоровенный казак, выдернув вбитый в землю кол, ожесточённо заколотил по литаврам.

На первые звуки из ближнего куреня выскочил ещё не очнувшийся от сна довбыш — дюжий конопатый казак.

— А ну геть! Шо вам литавры, цяцька?

— Замолчи! — зацыкали на него васюринцы. — Бери лучше свои палки да бей сполох!

Казаки окружили седого довбыша плотным кольцом. Видя, что спорить бесполезно, он извлёк из широченных штанин палки и ударил в литавры.

Солнце багряным шаром выкатилось из‑за туч, осветило заросшие, измождённые лица черноморцев, рваные овчиные полушубки…

— Зачем скликали?

— Думать надобно, браты–казаки, когда все это кончится!

— Что‑то полковников не видно.

— А вас не по полковничьему указу скликали!

Толпа росла и волновалась. Один за другим на майдан подходили старшины. Первым прибежал есаул Белый, а за ним сотники Лихотний, Павленко, есаул Чигринец. Они толпились чуть в сторонке и шептались, ожидая Чернышева и Великого.

— «А полкам стоять лагерями до нашего на то высочайшего указа. Павел», — прочитал Чернышев по складам. Прочитал и взглянул на Великого. — Вот так‑то!

Великий сидел на деревянном чурбаке, заменявшем табурет. В полковничьем курене холодно, и на плечи у Великого наброшен бараний тулуп. Жирные щеки лоснятся, а широкие брови, сросшиеся на переносице, строго нахмурены.

— Не миновать нам лиха, чует моё сердце…

— Что поделаешь? Не от нас сие зависит, — Чернышев пожал плечами. И тут же добавил: — А домой, ежели половина вернётся, и то добре будет.

— Недолго и до смуты. — Великий взглянул на Чернышева. — Поговаривают, что Дикун и Собакарь казаков подбивают к неповиновению. Они в твоём полку, надзор бы за ними учинил.

Чернышев от злости крякнул, подумал: «Тоже мне указчик. Пока я походный атаман». Но вслух соболезнующе проговорил:

— Оно, друже, и у тебя в полку не все ладно. Ты б лучше за своими доглядывал, они у тебя тоже языки поразвязали. — И подумал: «О Дикуне и Собакаре мне ведомо. Ежели бы только эти, то не след бы тревожиться, а то все такие…»

Великий не возражал, встал, подошёл к земляным нарам. Сбросив тулуп на матрац, принялся стягивать сапоги.

— Спать надо, а то мы с тобой проговорили до последних петухов. Рассвело уже…

Лег, повернулся на бок. Чернышев дунул на каганец и тоже стал ложиться. Сквозь нудное завывание ветра вдруг донеслись тревожные удары литавр.

Великий вскочил.

— Чуешь?

Чернышев поднимался медленно.

«Не ослышались ли?»

Нет! Кто‑то ожесточённо бил в литавры.

— Бунт?

Чернышев схватился за папаху.

— Чуяло моё сердце, — поспешно одеваясь, проговорил Великий. — Чуяло!

А майдан той порой уже гудел. К Дикуну протолкались Шмалько и Половой.

— Что, Федор? — тихо спросил Половой.

Дикун склонился к уху Ефима.

— Походить надо бы среди казаков. Главное, чтоб кровь не пролилась. Пусть одно кричат — чтоб на Кубань отправляли.

— Добре!

Глухой ропот неожиданно оборвался, как струна. В круг, бросая по сторонам злые, настороженные взгляды, вбежал Чернышев. Вслед за ним торопливо шагали Великий и другие старшины.

Сдвинув мерлушковую папаху на затылок, Чернышев положил руку на саблю. Левая щека, рассечённая глубоким шрамом, подёргивалась нервным тиком.

— Кто смел без моего на то ведома созвать круг? — сурово спросил он.

— А мы сами себе указка! — насмешливо выкрикнул кто‑то. — Ведом твой нам ни к чему!

Делая вид, что не расслышал, Чернышев продолжал:

— Что это значит?

— А значит то, что нашему терпению приходит конец! Хватит! — вразнобой закричало несколько голосов. — Для чего держат нас тут? Чтоб перемёрли все?

Федор отчётливо услышал низкий бас Осипа.

— Веди полки на Кубань!

И сейчас же толпа загудела.

— На Кубань! По куреням!

Чернышев повернулся к Великому, что‑то сказал вполголоса. Тот, сейчас же выйдя из круга, поспешил в землянку. Вскоре он вернулся, неся свёрнутый в трубочку лист бумаги. Когда крик постепенно начал утихать, Чернышев поднял руку.

— Черноморцы, браты! Тут крикуны подбивают вас забыть присягу и на Кубань по хатам самовольно разойтись! Не можно это!

— Ишь ты, — бросил Собакарь через плечо Дикуна, — як прикрутило узлом, так сразу в браты записался…

Чернышев посмотрел в ту сторону, где стоял Дикун. Взгляды их встретились. С минуту они словно боролись взглядами. Наконец Чернышев, не выдержав, отвёл глаза.

— Не можно того! — вновь выкрикнул он. — Вам того не ведомо, что стоять тут нам повелел сам государь–император! Вот! — Чернышев потряс в воздухе бумажным свитком, взятым из рук Великого. — «А полкам стоять лагерями до нашего на то высочайшего указа. Павел», — прочитал он.

— Слышали?

— Дозвольте, други–товарищи, слово молвить! — Дикун вошёл в круг, стал вблизи Чернышева. Постепенно всё затихло. Федор видел сотни смотревших на него глаз и сердцем почуял, что казаки верят ему.

— Други! — голос Дикуна зазвенел в морозном воздухе. — Гляньте на себя! Одна сирома тут, окромя их. — Он указал на сбившихся кучкой старшин. — Все, кто мог откупиться, остались там, по куреням! А в польском походе с Чепегой кто был? Такая ж сирома, как мы…

— Не слушайте его! — Великий шагнул вперёд. — Такие, как он, на смуту вас подбивают.

Толпа взорвалась. Сотни гневных голосов перекрыли голос Великого.

— Брешешь! Правду Дикун говорит! Нажились на казацких харчах! Лопнете скоро от сала!

Дикун поднял руку.

— Тише, други!

Постепенно все смолкли. Федор повернулся к Чернышеву.

— Бот ты, пан полковник, твердишь нам, что эта бумага подписана самим царём. Так до бога высоко, а до даря далеко, ему нужд наших не видно! А вот наш тебе сказ: уводи полки на Кубань! Такова наша воля. Правильно я речь веду?

— Верна–а! На Кубань!

— А не поведёте нас, — сами уйдём. Оставайтесь тогда одни, ждите, пока смерть придёт.

— Верно! Сидим тут, как квочки, и не на войне и не дома.

Выждав, пока казаки угомонились. Чернышев заговорил:

— Не могу! Нет, не могу уйти без высочайшего указа. — И немного погодя: — Но обещаю, что сегодня же отпишу о нуждах ваших и требованиях главнокомандующему, а он самому государю донесёт. Надеюсь, что ответ не заставит ждать. Через месяц–другой вам, черноморцы, дозволят уйти по куреням… А пока — расходись! Кулеш уже, должно, поспел.

Казаки нехотя, медленно расходились с майдана.

— Ну, Дикун, — изогнув по–воловьи шею, прошипел Чернышев. — Помни, здесь тебе не Сечь Запорожская, а царёво войско. — Лицо полковника побагровело от злости. — Эдак и до Сибири достукаешься.

Федор только прищурился.

— Ты, пан полковник, осторожней на поворотах, ненароком оскользнешься.

И круто повернувшись, пошёл вслед за удаляющимися товарищами.