Посреди лагеря белела палатка. В ней Шмалько и Половой застали Дикуна и ещё нескольких казаков. Густой синий дым от самосада застилал палатку.
— Надобно нам по станицам своих атаманов выбрать, — говорил Федор, — а старых, кто противиться зачнёт, сюда гнать, на наш суд.
Неожиданно Дикун смолк, насторожился. Послышались крики. И вдруг весь лагерь загудел, словно встревоженный улей.
Поспешно поднявшись, Федор вышел из палатки. За ним последовали и другие.
— Вон, вон, смотрите! — кричали казаки.
Теперь уже ясно было видно, что к лагерю шёл большой отряд. В степи клубилось быстро приближающееся облако пыли.
— Сдви–нуть во–зы! — громко, зычно крикнул Дикун. — Приготовить пищали! — Он повернулся к Осипу. — Бери коня и скачи в крепость. Оттуда пушками поддержишь!
Пушкари вскочили на первых попавшихся коней и помчались к крепостным воротам. Бывалые казаки быстро сдвинули возы, соорудив из них сплошную стену. Шумливый лагерь был готов к бою. Нависла напряжённая тишина.
— Что это за войско? Не похоже оно на драгун! — размышлял Собакарь. — Если против нас, так что‑то мало их…
— Они, Никита, в пыли растаяли, — пошутил Ефим, поудобнее пристраивая пищаль.
— Может, это вражеский дозор? — высказал предположение Дикун. — А следом и другие появятся…
— Нет, — возразил Собакарь, — то не драгуны. Вглядись получше, Федор, посадка не драгунская, на сёдлах не приседают…
Дикун присмотрелся.
— Правду говоришь.
— А может, это к нам из станиц помощь идёт?
— Не может быть! Они из‑за Кубани идут…
Видимо, подходившие догадались, что им готовится недобрая встреча, отряд остановился. Облако пыли закрутилось на месте. Из него вырвался одинокий всадник на вороном резвом скакуне и, размахивая шапкой, поскакал к лагерю. Красные шаровары и жёлтый кафтан пестрели на ярком солнце.
— Кызылбашская одёжа! — проговорил Собакарь.
— Да это ж Леонтий! — неожиданно вскрикнул Дикун. — Леонтий Малов! А ну, — повернулся он к Половому, — готовь горилку, Ефим, гулять будем!
Малов подскакал к лагерю, прямо с коня прыгнул на телеги и, соскочив на землю, обнял Дикуна:
— Вот и свиделись!
— Не ждали… И откуда ты заявился?
— Эге, полсвета обошёл, — рассмеялся Малов.
— А расскажи, Леонтий, где ты побывал, что повидал? — спросил Дикун. — А то как ушёл из‑под Баку, так точно в воду канул…
Они толпой двинулись к лагерю.
— Что ж! Можно и рассказать! — согласился Малов.
— Нашел ты Рыжупу? — поинтересовался Собакарь.
— А вот слушай! В ту ночь, как рассердился я на тебя, Федор, ушли мы, — начал свой рассказ Леонтий. — Днем по лесам да по горам прятались, погони опасались, а ночью шли и шли… Ели дички в лесу, голодали. А как отошли от Баку — стали в селения заходить. Народ там душевный, гостей любят. Советовали нам князьям и их людям на глаза не попадаться. Схватили бы — и в Турцию либо в Персию продали. Долго блуждали мы, а в Грузию все‑таки пробрались. Искали, искали атамана Рыжупу, да нигде такого нет…
Леонтий замолк, окинул быстрым взором широко раскинувшийся лагерь, удовлетворённо улыбнулся. Это были уже не два полка, поредевших в персидском походе, а большая сила. Две с половиной тысячи черноморцев поднялись на защиту своих прав. Как к полноводной реке бегут её притоки, так и в лагерь к повстанцам изо всех станиц стекалась казачья голытьба.
И Леонтий продолжал:
— Сбрехали чумаки, нет никакого Рыжупы.
Зато увидели, много людей счастливое царство ищут. Дня не проходило, чтобы одного–двух не встречали. Кое‑кто к нам в товарищи шёл. Скоро мы и хорониться перестали, а первые на кызылбашские отряды налетали. Оружием обзавелись, конями. И решили мы подаваться на Кубань. Шли мы горами, через чеченские аулы. Проходили и станицами терскими. Увидели, как и там казаки живут. К нам тогда многие пристали. Пока сюда дошли, на жизнь людскую насмотрелся я. Всякую повидал. Только счастливого царства не нашёл. Везде есть кровопийцы, как и у нас…
И загуляли черноморцы. Прорвалась казацкая душа, забурлила, расплескала буйную удаль.
Вначале пошла в ход астаринская добыча. Цветные персидские шелка, хоросанские кинжалы, бирюзовые бусы, дорогие морские камни–лалы быстро перекочевали от казаков к услужливым шинкарям. Потом потащили казаки в шинки всё, что можно было раздобыть на подворьях бежавшей старшины. В доме Котляревского даже рамы из окон выломали и продали каким‑то хуторским хозяевам.
А затем, когда и добро старшин было пропито, разгромили казаки все шинки, побили шинкарей и завладели запасами вина. И снова на всех углах валялись пьяные. По улицам скакали одуревшие от сивухи всадники, еле державшиеся в сёдлах. Как‑то над крепостью и лагерем вдруг заухали пушки. Все, кто только мог, схватились за оружие.
Дикун, Малов и Собакарь выскочили из палатки, где они доканчивали ведро горилки.
Стреляли крепостные пушки. Одно ядро снесло камышовую крышу окраинной хаты, второе запрыгало по огороду, раскидывая капустные вилки.
— Да что ж они! — разъярился Дикун. — Совсем разум пропили!
Вскочив на коней, все трое поскакали в крепость.
А выстрелы все гремели. Ядра неслись через хаты, падали в огороды, шипели в тёмных водах Карасуна.
— Стой! Бросай стрелять! — что есть мочи закричал Дикун, осадив лошадь около пушкарей. — Куда палите?
Немолодой пушкарь, до пояса голый, с жирной, вымазанной копотью грудью, нетвёрдо держась на ногах, обернулся к Дикуну.
— А ты кто такой будешь? — взревел он, размахивая горящим фитилём.
— От зенки залил, ничего не видит, — захохотали другие казаки.
— Дядько Степан! Да дэ ж сам Котляревский со своими есаулами, — пошутил кто‑то.
— Кот–ля–рёв–ский?! — взъярился пушкарь. — А ну, хлопцы, вертай пушку, я его стрельну.
Он навалился на пушку и, не удержавшись на ногах, ткнулся носом в пыль.
— В кого палили? — гневно крикнул Дикун.
Казаки присмирели и пояснили, что пушкарь дядько Степан поспорил с одним из казаков. Пушкарь пообещал с десяти выстрелов развалить дом наказного атамана.
— Пора кончать гулянку! Не то своих побьём, а ворог нас голыми руками возьмёт! — хмуро проговорил Собакарь.
— Пора! — кивнул головой Малов. — Как это ещё всех нас в цепи не заковали.
Немного погодя казаки, те кто потрезвее, со смехом волокли своих пьяных товарищей к Кубани. Там, смыв с себя хмель, они принялись устраивать для пьяных «иордань». Два дюжих казака брали пьяного за руки и ноги, втаскивали в воду и окунали его до тех пор, пока он не приходил в чувство.
На берегу, возле «иордани», толпились казаки, казачки, ребятишки, наслаждаясь весёлым зрелищем.
На следующий день в казачьем лагере было тише, чем обычно, так как чуть ли не половина казаков ручалась злым похмельем. Вечером к Дикуну прибежали с жалобами женщины: неизвестные казаки залезли к ним в погреба и выпили весь огуречный рассол…
По всем дорогам были посланы конные разъезды. В крепости, у пушек, дежурили хмурые, неразговорчивые казаки.
— Ну вот, теперь наш стан что военный лагерь, любого врага встретим, — сказал Дикуну Малов.
Федор кивнул согласно, а Леонтий продолжал:
— Не гадал я, что вы тут за оружие возьмётесь. Вот теперь на Волгу пойдём, а там уральцы, донцы! Крестьян поднимем…
Подошел Митрий, обрадовался:
— Верно! И я о том самом речь вёл.
Молчавший до этого Шмалько возразил:
— Для чего нам с Кубани уходить? У нас и тут делов хватит…
Дикун задумался. В словах Леонтия чуялась правда — чем больше людей примкнёт к ним, тем надёжнее.
А среди его друзей разгорался ожесточённый спор. Леонтий и Митрий настаивали, что надо идти на Волгу, Шмалько и Половой возражали. Собакарь колебался.
Федор молчал. Потом, чтоб прервать спор, затянул вполголоса: