— Нет порядка в войске вашем, генерал. Вот отсюда и все. Жестче надо, генерал, жёстче.
Котляревский промолчал. Он понимал всю тяжесть своего положения. От этого полковника сейчас зависела его судьба. Нажалуйся он в Петербург, и тогда быть грозе…
Наказной атаман оглянулся. Длинной лентой растянулись по степи полки. Поблескивая штыками, по четыре в ряд, шли солдаты. За ними ехали чубатые донцы. Покачивался лес пик. Стороной двигались батареи. Сильные лошади тащили пушки, зарядные ящики.
Полковник не успокаивался:
— Ишь, мыслимо ли, какую силу‑то и против кого? Против скопища бунтовщиков!
«Жирная свинья, — думал Котляревский, — тебе ли не знать, что от этого скопища бежали вятцы, а каких‑то три десятка дней тому назад только малая часть этого скопища трепала твоих суздальцев!»
— Виделись ли вы, генерал, с полковником Пузыревским?
— Да! Он заезжал ко мне… Ему удалось войти в доверие к бунтовщикам и услать в Петербург всех вожаков. Только один ушёл. Тот, который осмелился напасть на суздальцев, — незаметно кольнул Михайлова Котляревский.
Делая вид, что не понял намёка, Михайлов спросил:
— А многих он увёл с собой?
— Да сотни три, говорят.
— Гм! Это хуже. Куда ж ушли бунтовщики?
— Говорят, в низовья… В плавни.
Вдали все яснее обрисовывался вал Екатеринодарской крепости, дубовые леса над Карасуном.
— Послушайте, полковник! Только действуйте быстро, без жалости. Не дайте им уйти в крепость. А укроются в крепости, выбить их оттуда будет трудно.
— Послушай, голубчик, — полковник тронул казака–ездового за плечо, — сверни‑ка в сторону.
Коляска, съехав с дороги, остановилась, пропуская полки.
— Так вы, генерал, говорите, что бунтовщики остались без вожаков?
— Да!
— Хорошо… Поручик! — крикнул полковник.
К коляске подскакал молодой поручик, лихо осадил танцующего жеребца.
— Передайте мой приказ: пехоте развернуться и оцепить лагерь бунтовщиков. Донцам рысью выйти вон туда, чтоб отрезать дорогу в крепость. — Михайлов указал на опушку дубового леса. — Пушки направить на бунтовщиков!
Отдав приказ, полковник откинулся на подушки.
Запели трубы. По колонне передавали команду. Полки перестраивались, занимая исходные позиции. Видно стало, как в лагере повстанцев забегали, засуетились. Часть казаков устремилась в крепость, но дорогу им уже преградили донцы.
Загрохотали пушки, засвистела картечь. Казаки заметались по лагерю.
— Так, так, — потирая руки шептал Котляревский.
— Поручик! — снова позвал полковник. — Поезжайте и прикажите бунтовщикам сложить оружие!
Манерно подскакивая в седле, поручик поскакал к лагерю. Вскоре он вернулся:
— Оружие сложить отказались, ваше превосходительство!
— Пушки! — рявкнул Михайлов.
Обстрел убил в казаках страх и пробудил ожесточение.
Пушки умолкли минут через десять.
— Донцов в атаку! — приказал Михайлов.
Пригнувшись к косматым гривам, донцы развернулись лавой и, выставив пики, помчались на казацкий стан.
Земля дрожала от конского топота. Но вдруг из‑за возов раздался дружный казачий залп, вырвавший из сёдел многих всадников. Залп повторился. Донцы смешались, поворотили коней, поскакали назад.
— Позор! — Михайлов покраснел от гнева. Выскочил из экипажа, затопал, ногами. — Пушки! Пушки!..
Котляревский со злорадством смотрел на бесновавшегося полковника.
«Что, выкусил! — думал он, испытывая сейчас странное благоволение к бунтовщикам. — Это тебе не безоружные мужики! Это — казаки–черноморцы».
Вновь загрохотала артиллерия. Ядра падали в казачьем лагере, визжала картечь.
Наконец полковник махнул рукой.
— Прекратить!
И к повстанцам опять поскакал поручик. В ожидании его возвращения Михайлов нетерпеливо выстукивал ножнами шашки по коляске. Поручик скоро вернулся с ответом.
— Просят дать подумать!
— Обождем! Как вы, не против? — повернул полковник к Котляревскому.
Тот пожал плечами.
Заложив руки за спину, Михайлов несколько раз прошёлся около коляски, нетерпеливо поглядывая на казачий лагерь. Наконец из лагеря вышло два казака с пикой, на конце которой болталась белая тряпка.
— Поручик, прикажите всем бунтовщикам выйти из‑за возов и построиться!
Не прошло и часа, как черноморцы выстроились близ берега Кубани. Они стояли хмурые и подавленные, окружённые со всех сторон солдатами и донцами. Прямо им в лица смотрели жер ла пушек.
Подкатила коляска. Полковник поднялся, оглядел ряды черноморцев.
— Продали нас! — донёсся до Михайлова голос из рядов.
— Наших послов, мабуть, тоже уже повязали!
По строю прокатилась волна возмущения.
— Прекратить разговоры! — резким фальцетом выкрикнул полковник.
К нему подбежали штабс–капитан и два прапорщика.
— Каждого десятого! — лицо Михайлова покрылось красными пятнами.
Капитан и прапорщик двинулись вдоль ряда.
— Первый… второй… третий… пятый… восьмой… десятый… Выходи!
Тот, на кого указывал капитан, выходил из строя. Наконец штабс–капитан и прапорщики закончили обход. Полковник отдал команду, и три роты оцепили две сотни казаков, выведенных из строя.
— Черноморцы! — Михайлов вытер потное лицо платком. — Эти двести бунтовщиков мы возьмём как заложников. Вам же немедленно разойтись по куреням. Прежние куренные атаманы с сегодняшнего дня вновь приступают к своим обязанностям. Вам надлежит их слушать, как отцов своих! Ваш наказной атаман генерал Котляревский поставлен над вами его императорским величеством государем Павлом Петровичем. Возмущенней беспорядки, вами учинённые, вызвали гнев его, государя нашего, и он велел наказать вас достойно! Ваши зачинщики тоже арестованы и будут осуждены! — полковник умолк.
— Сбрехали! Продали! — загудели черноморцы.
— Молчать! — гневно заорал Михайлов. — Увести их! — Он махнул перчаткой в сторону арестованных заложников.
Черноморцы задвигались, готовые броситься на выручку товарищей, но солдаты по команде вскинули ружья, а канониры подняли горящие фитили. И казаки поняли: все кончено, сопротивление бесполезно.
До начала следствия закованных в кандалы казачьих посланцев посадили на Петербургскую гарнизонную гауптвахту. Низкая камера с сырыми стенами и одним оконцем, затянутым глухой, из толстых прутьев, решёткой, была полутёмной и сумрачной. У стен нары, на нарах казачьи свитки. В углу кувшин с водой…
— Вот она, царская милость, — бросил Дикун.
Он вспомнил, как всё случилось. Когда казаки подъехали к петербургской заставе, их уже ждало человек пятьдесят конных драгун. С ними был и адъютант Пузыревского. Казаков окружили и, разоружив, препроводили на гауптвахту.
— Леонтий как знал! Напрасно его не послушали! — сокрушался Осип. — Больше всего обидно, что сманул нас, света белого лишил эта жаба-полковник…
— Да где ж оно видно, что черт черту око выколол, — равнодушно сказал Собакарь.
Он лежал на нарах, укрывшись свитками. От сырости и голода его второй день била лихорадка.
— И что теперь будет? — уныло спросил один из казаков, сидевший в углу.
— Царская ласка, — не падая духом, ответил Половой. — Тебе ж её обещали…
— Требовать надо, чтоб нас выслушали, если не царь, так хоть кто‑нибудь из министров, — проговорил казак, стоявший рядом с Дикуном, и сейчас же, подойдя к двери, забарабанил кулаками.
В дверной глазок заглянули. Вслед за этим дверь распахнулась. В камеру вошёл караульный офицер с чёрными пушистыми усами и шашкой на боку.
— Чего стучишь? — сердито спросил он.
Усы у него зло встопорщились, а зелёные навыкате глаза немигающе, по–птичьи, упёрлись в казака.
— Хотим, чтоб царь нас выслушал! — казак шагнул к офицеру, звякнули кандалы.
Тот раскатисто захохотал.
— К царю, к царю он захотел! Да знаешь ли ты, смутьян, что вас ждёт? — При этих словах он провёл вокруг шеи и указал на потолок. — Станет ли с вами, бунтовщиками, государь говорить? Как же, ждите!