А рабочий был и остался хорошим прихожанином Церкви, даже долгое время был председателем одного церковного общества. Вот поди и пойми царелюбца, как мы представляли себе обычно крестьянина. Совершенно так же, думаю, практически, расценивает он и всякую другую власть, в частности советскую: полезна - поддержит, нет - и от нее отойдет в удобный момент. После Смутного времени нужны были Романовы, призвал их, даже на "вечные времена", в письменной грамоте клялся им в верности и за себя, и за потомков. Наступили другие условия - он отказался от них, а о клятве 1613 года даже и не слыхал. Знал присягу, но и ее порвал. А царь Николай II добровольным отречением за себя и наследника, а потом и Михаил Александрович своим отказом от короны сняли с народа и эту последнюю присягу.
И сего возницу интересовал несравненно больше совсем другой вопрос. Какой же? Забыв сразу о бывших царях, он стал мне с добродушным юмором рассказывать по-украински о современных трудностях. Я запомнил доселе такие слова его: "Вот сначала помещиков-богатеев обобрали, духовенству трудно стало, потом дошли и до нас, зажиточных селяков. У меня было десять пар волов (пять или десять, не помню уж я. - Авт.), лошадей, всякой худобы (скотины. - Авт.) там. И тоже отняли. Вот осталась лошаденка да пара волов. Ну, а теперь и до бедняков добрались".
И он благодушно, совсем без злобы на обобравших его, улыбнулся. Потом, подумав немного, добавил: "И гляжу я, гляжу на все теперь и думаю: вся премудростью, Господи, сотворил еси!"
Пока генерал Врангель предложит ему свою крестьянскую реформу. Напишу об этом.
Там, где восстанавливалась власть белых, тотчас же механически восстанавливалась и частная собственность, как старая хозяйственная система, противоположная большевистской. Такое сравнение было не в пользу добровольцам. Но при генерале Деникине еще неясно было, в какую сторону склонится борьба? И потому народ держался осторожной позиции: при красных пользовался землей, при белых возвращал ее собственникам. Но когда Добровольческая армия была разбита на всех фронтах и у белых остался лишь крымский клочок, когда ясно наметилась победа Советов, то волей-неволей пришлось думать о земельной реформе в радикальном смысле, чтобы соблазну большевистских даров противопоставить выгодные обещания со стороны белых. Генерал Врангель созвал для этого специальное совещание в Малом дворце. Кроме него были и другие военные. Между ними выделялся смелыми суждениями начальник штаба генерал Махров.
После, во Франции, он открыто печатно защищал Советскую армию и говорил о силе, технической оборудованности и дисциплине ее. Главным докладчиком был Глинка, бывший товарищ министра земледелия при А.Б.Кривошеине. Был и я, и еще один адвокат, представитель Крестьянского союза. Начались длинные нудные обсуждения вопроса. Генералы Врангель и Махров настаивали на радикальной форме его разрешения, к ним присоединились и мы с адвокатом. Но милый и благочестивый старец Глинка упорно и методично восставал против этого. Его мотивы были такие: во-первых, "собственность священна", и Добровольческая армия, как стоящая на моральной основе, не может ступить на путь принудительной экспроприации и "черного передела"; во-вторых, насильное снятие собственности есть большевистский способ, а белые - противники их; в-третьих, будто и сам народ считает такой путь и греховным, и государственно беззаконным, и просто непрочным. Иное дело - приобретение этих земель в собственность за установленную цену при легких условиях выплаты ее. Говорилось даже, будто мужику нужна бумага на владение землею за печатью.
В результате остановились на последнем проекте как компромиссном. Заявлялось, что земля переходит во владение народа на правах частной собственности, само государство выплачивает владельцам ее стоимость, народ имеет дело уже не с частными собственниками, а с правительством. владение закрепляется государственными актами.
Так мне вспоминается суть этой реформы. Закон о ней был быстро отпечатан и помещен по всей Тавриде.
Я немедленно поехал по северным хлеборобным уездам, чтобы узнать, как понял народ эту реформу. И воротившись, доложил Врангелю, что народ отнесся почти равнодушно. Никакого подъема и движения я не увидел, И понятно: реформа была компромиссной и запоздалой. Будь она дана царем в 1903-1905 годах, когда в Думе, как я писал, обсуждался кутлеровский проект о принудительной передаче земли крестьянам, народ ухватился бы за нее обеими руками. А теперь, когда крестьяне фактически уже владели ею, когда помещики разбежались, когда советская власть утвердила землю за обрабатывающими ее, теперь подобная реформа по существу своему не могла, конечно, вызвать восторга.