Каково мое личное отношение к ним?
В церковном брожении партия младороссов, стоя в общем на религиозной позиции, не указала, однако, определенной линии среди эмигрантских церквей. Их сначала было две: Карловацкая (или антониевская) и Парижская (или евлогиевская). Из них "младороссы предпочитали" сначала евлогиевскую, так как она была все же ближе к Русской, находившейся на родине. Но когда в 1921 году обе они отделились от Матери-Церкви и образовалась третья, наша Патриаршая, Церковь, связанная с Московской Патриархией, то выдающиеся члены этой группы с А.А.Казем-Беком во главе перешли к нам. Думаю, по той же причине, что мы имели реальную связь с родной Церковью в России.
А перед этим ко мне, как возглавителю Патриаршей Церкви в Париже, пришли представители младоросской группы с вопросами.
- Можем ли мы, состоя в нашей группе и проводя свои политические воззрения борьбы с советской властью, принадлежать к Патриаршей Церкви?
- Можете. Наша Церковь не требует от мирян никакой определенной политической программы, но только вы не можете выступать с вашей
борьбой как прихожане наши. Этого не дозволяет наша лояльность к советской власти.
Делегаты удовлетворились, но задали мне второй вопрос:
- А что вы, как представитель Патриаршей Церкви, думаете о позиции нашей партии?
- Откровенно сказать, по отношению к советской власти я не считал ее правильной по существу и исторически верной. Правильную позицию приняла вся наша родина и вся наша Церковь: признала советскую власть. Это правильно, а ваша линия неверна. И именно поэтому ваше направление не выдержит исторической пробы, не устоит. Но это уже ваше дело. Я мог бы дать совет стать на русскую церковную точку зрения, а не продолжать эмигрантскую борьбу против советской власти. Но вы едва ли в силах встать на нее. Это еще вообще трудно вам и эмиграции: политически она антисоветская, а религиозно - слабая, не способная принять духовную позицию Патриаршей Церкви. И я это понимаю, сам с большим трудом пришел к лояльности Церкви перед советской властью.
На этом разговор кончился, и младороссы в Париже пристали к нам. Впрочем, в Нью-Йорке они были с карловчанами, также и в Бразилии. Один из них, Шевич, был усерднейшим и очень религиозным членом нашего приходского совета.
Впоследствии, уже при немецкой оккупации Парижа, он после сидения в концлагере принял монашество с именем Сергий, в память о Московском митрополите Сергии, которого он глубоко чтил. Между прочим, как мне говорил в Америке Казем-Бек, немцы освободили его из лагеря именно ради вступления его в монашество. Казем-Бек, по моему мнению, недостаточно придал значения уходу видного своего сотрудника из партии: он больше смотрел на это как на частное, духовно прекрасное дело Шевича. Но тут нужно усмотреть и политическую сторону: Шевич разочаровался в политической эмигрантской деятельности вообще и младороссов в частности. Это я точно знаю из его письма ко мне в Америку. Единственно важным делом, полезным не только для себя, но даже и для родины, он стал считать прежде всего духовную работу над собой, без нее он перестал верить в правильность и политических принципов и установок и в самую возможность встать на правильный путь. Если угодно, его уход был не просто и не только личным религиозным актом, но и результатом сознания ошибочности младоросского движения, И выпустили его, конечно, не ради монашеского пострига, а как человека, разочаровавшегося в неприятной немцам политической антигерманской группе. Но они не учли того, что будущий монах станет на позицию того Сергия, имя которого он принял, то есть тоже будет патриотом в борьбе с ними... Только иным путем, чем младороссы...
Я считаю его шаг хотя и необязательным, но правильным. Мое наблюдение над всей эмиграцией давно убедило меня тысячами фактов, что вся наша беда происходит от неправильной духовной установки, от недостаточной религиозности и от самочинного неверия в Православную Церковь. О. Сергий Шевич будет одним из церковно-общественных деятелей нового поколения - теперь ему около 37 лет. Дай Бог ему сил на это. Конечно, он не ради будущей деятельности ушел в монастырь, но тем ценнее и выше по своим добрым разным последствиям его постриг. Кто знает, какая значительная величина вырастет из него! А он человек редкой чистоты души, искренности и воспитанности, но в то же время и твердой решительности.