На этом празднике увидел Евтушенко. Мэтр очень постарел, подошел ко мне и стал говорить, что хотел бы получить диплом нашего института. Дескать, его очень престарелая мамочка — еще до недавнего времени она торговала газетами возле Рижского вокзала — не успокоится, пока сынок не получит нашего советского вузовского диплома. Враки все это, просто замечательному, как флюгер, советскому поэту за границей начнут платить больше денег, когда он сможет предъявить диплом о высшем образовании. Тут же он налакомил меня тем, что нарассказал, будто диплом ему не выдали из-за отзыва о романе Дудинцева «Не хлебом единым». Я-то знал, что, как и обычно, выгнали за неуспеваемость и пропуски занятий.
28 мая, четверг.
Состоялся ученый совет, где я разделил должность проректора по учебной работе и научной работе на две: проректором по научной остался Лева Скворцов, который, конечно, затаит на меня, а проректором по учебной работе стал Александр Иванович Горшков. Александр Иванович всегда призывается, когда институту трудно. Сейчас именно такая пора и наступила: надо создавать госстандарт, совсем разбалансировался наш учебный план, разболтался персонал.
29 мая, пятница.
Были на пятидесятилетии Юрия Ивановича Минералова. Он выставил в герценовском кабинете прекрасную закуску и батарею своих аспирантов. Мне очень нравится его жена Ирина Георгиевна, похоже, что ее аспиранты покруче. Кстати, она сама в прошлом заканчивала нашу аспирантуру. Мы ели, провозглашали тосты, а бедная женщина, профессор и доктор наук, все резала и резала бутерброды.
Неожиданное продолжение получила история с дипломом Евтушенко. Понимая беды выдающегося певца всех времен и всех правительств, я решил упросить ученый совет в порядке исключения выдать искомый диплом классику. Для этого я запросил институтский архив, чтобы найти для акции, так сказать, исходный материал. Личного дела в архиве не оказалось, кто-то вспомнил, что в начале перестройки то ли «Апрель», то ли «Мемориал», одна из двух отчаянно принципиальных организаций затребовала дело выдающегося поэта — и с концами. Для выдачи диплома не осталось никаких оснований.
В пятницу же уехал на дачу и провел субботу и часть воскресенья. Читал работы абитуриентов и рукопись Веры Константиновны. Объективно — это очень хорошая книга. Думал над статьей о Ладыниной.
1 июня, понедельник.
Пробую опять что-то сделать для «Труда»:
«Боже мой, как однообразно и скучно наше телевидение. Неужели еще кто-нибудь без аллергической сыпи на теле смотрит его? Надоел даже Чак Норрис, гастролирующий сейчас в Москве. А все эти голливудские разборки — для духовно отчаявшихся! Реклама выучена наизусть и превратилась в пошлые разговорные формулы. Как племя убогих, заговорим скоро сплошь текстами из рекламных клипов. Интересно, додумаются ли телезрители стихийно, как наши избиратели, начать бойкотировать рекламируемые товары? Уверяю, что наш советский и постсоветский «Фтородент» не хуже эмигрировавшего из страны проживания «Блендомета». И, кстати, дешевле. А к кому, собственно, обращена реклама предметов роскоши? К людям, регулярно гремящим у меня под окном мусорными баками в поисках остатков съестного? Как они мне, несчастные, напоминают телекомментаторов — копание в свалке политических сплетен и скрытая реклама хозяев. Как они все похожи в главном и основном — принципиальный Сванидзе, густо информированный Киселев, невозмутимая Арина Шарапова, очаровательная при любой политической погоде и нетленная Миткова. Царство рекламы. Совсем не безобидное царство. Я имею в виду только что прочитанную статью в «Совершенно секретно» об убийстве Листьева. Есть там кое-что и о коробке из-под ксерокса. Все остальное было сокращено. Я всему этому верю, и это веселит душу. Сколько веревочке ни виться…»
Впрочем, я несправедлив и к Голливуду, и к Америке: были «Путь Карлито» Брайана де Пальма о наркомафии и «Хорошие парни», тоже о наркомафии, режиссера Скорсезе, того самого, который не дал никакого приза в Канне нашему Алексею Герману. Наркомафия становится актуальна и для нас. Реклама и героин. Что еще заполнит наши экраны? Но был еще прелестный, хотя старинный, по каналу «Культура» спектакль «Дориан Грей» и, как видение, ночью прошелестел «Ночной портье». Раздумий на всю оставшуюся ночь…
2 июня, вторник.
Рано проснулся, потому что В.С. сменила время диализа и теперь ездит в больницу утром. Гулял с собакой, на помойке среди выброшенных книг — уже совершенно безжалостно люди выбрасывают то, что мы когда-то называли политической литературой, — нашел «Краткую биографию» В.И.Ленина.
На работе продолжает развиваться история Николая Пашкова, нашего ВЛКашника. Несколько дней назад он опять учинил пьяный ночной дебош в общежитии. Ребята написали на него коллективку, ох уж не люблю я этой писанины! Я лишил его права проживать в общаге. Другой наш слушатель, священник Володя Ермолаев, взял над Пашковым шефство и стал водить его по храмам и заставлять публично каяться в совершенном дебоше. Теперь возникла новая ситуация, писавшие как бы попали в неловкое положение. Мотивы религии оказались и в системе нашего института.
Написал отрывок для книжки преподавателей о методе ведения семинаров и посидел на защите. У меня защищался ученик Вячеслава Шугаева Петя Лебедев. С год назад по моим рекомендациям он попал в Союз писателей. Сейчас он очень переживал, что его рассказ, который нравится мне, не получил оценки «отлично». В конце защиты стал что-то объяснять оппонентам. По первому образованию Петя физик, вот и включил логическое. В рассказе действительно есть несколько очень интересных, написанных с подлинным волнением сцен, но в его рассказе больше не от Тургенева, на которого так часто ссылаются герои, а от манеры Томаса Манна, такой соблазнительной для неофита.
На защите, как всегда, умильно слушал выступления наших преподавателей и поделился этим своим восторгом с сидящей рядом Татьяной Бек. В ответ она заметила: «Я люблю надышать недостающее».
Было приятно, что Наташа Губенко в традиционной благодарственной речи сказала, что выражает признательность главному повару нашей институтской кухни Сергею Николаевичу. Интересно, что только сегодня утром тот же образ повара пришел на ум и мне.
Вечером ходил в итальянское посольство на прием по случаю дня Республики. Толпа и невнятица была невероятная. Жизнь воистину демократизируется. На приеме уже нет тарелок, вилок, все тычутся подцепить какую-нибудь булочку и бутербродец или кусочек пиццы специальной деревянной палочкой. Не получил удовольствия даже от толпы. Бродили какие-то расслабленно-раздраженные депутаты Госдумы, и масса зарубежной и нашей демократической публики. Удовольствие я получил только от встреченной на приеме Улицкой, с которой я чуть-чуть поболтал, от огромного торта, который я нагло размахнул первым, публика жалась и стеснялась сделать это, и от небольшого концерта бельсальеров. Это тип гвардии. В роскошных с петушиными перьями шляпах и многоцветных мундирах с красными галстуками. Как они дудели в свои трубы и как пели! Такие же ребятки, как и наши солдатики. Легенда о поголовных красавцах и поголовно кареглазых итальянцах развеяна.
4 июня, четверг.
Защищался Витя Айсин. Я написал хорошую рецензию, пожалуй, с новыми мыслями. Выступающий Рекемчук меня поддержал. Его выступление можно было свести к тезису: бомж становится настоящим героем литературы. «Андеграунд» Маканина, подчеркнул Рекемчук, опубликованный «Знаменем», этому свидетельство. Про себя я смогу добавить, ловя мысль Александра Евсеевича налету, что это связано еще и с тем, что и писатель тоже стал неким люмпеном. На что нынче может надеяться Маканин, еще недавно бывший лидером литературы и борясь в меру сил с современным ему порядком? Нынче он раз за разом, оставаясь и лауреатом «Букера», и любимцем власти, лишь фиксирует происходящее. Ну, предположим, в «Кавказском пленнике» это сделано, в силу потаенного гомосексуального мотива, более захватывающе.
6 июня, суббота.
Всегда я падаю жертвой опрометчиво данных обещаний. Мне кажется, что меня куда-то бескорыстно и наивно зовут, я бескорыстно и радостно еду, а потом оказывается, что нужна определенная духовная работа, а за поездку, за стол и за удобства нужно расплатиться. Несколько дней назад меня добивали звонками из Калужского землячества, в котором я состою, памятуя, что и я сам имею дачу в Калужской области, что чрезвычайно чту память о годах войны, которые провел в Калуге. Земляки говорили о поездке в Калугу, о поездке на Полотняный завод, где я никогда не был. По-мальчишески, хотя занят безумно, соглашаюсь. Как-то пропускаю, что одновременно меня зовут в Псков, в Болдино. Грядет Пушкинский всероссийский праздник, а у калужан, оказывается, свой юбилейный, двадцатый, в Полотняном заводе. С комфортом, предаваясь в руки нашему расторопному землячеству — земляки, кстати, снимают люкс для меня в гостинице, и институту это безусловно выгодно, потому что это фиксированная плата, — я у филиала МХАТа вместе с Лешей, без которого теперь В.С., волнуясь за меня, уже из дома старается не выпускать, сажусь в комфортабельный автобус. Еду по Москве и Киевскому шоссе, во время поездки слушаю очень подробную лекцию о владельцах Полотняного завода, к своему стыду обнаруживаю, что Гончаровы совсем не оглушительно знатного рода, а скорее просто богатые. Правда, тут же слышу и версию, что основатель рода — незаконный отпрыск любившего пошалить Петра Великого. Наслаждаюсь обещанным обедом с калужским губернатором и тут узнаю, что как самый знаменитый из всех писателей, которые будут присутствовать на празднике, я призван произнести речь. Забегая вперед, скажу, что речь пришлось произносить во время большого концерта, который по примеру действа на Михайловском поле под Псковом, здесь, на Полотняном заводе, проходил в парке на лесной поляне. Все меня привело в восторг: и роскошный хор из «Хованщины» Мусоргского, и хор мальчиков, и даже танцы — довольно неуклюжее, но обаятельное повторение фокинского па-де-катра из «Шопенианы», — танцевали студентки колледжа искусств. Попутно боюсь только, что девочкам дурят головы, что они могут стать настоящими балеринами. Девочки крепенькие, плотненькие, не отказывающие себе в еде, но лица дивные, изысканной шопеновской красоты. Был еще также местный парень, читавший искусственно детализированный текст монолога Скупого, а еще номера из репертуара гастролирующей в Калуге воронежской оперы, и местный тенор, и местная певица, работавшая раньше, чуть ли не двадцать пять лет, в саратовской оперетте. Голосище невероятный, и с такой страстью спетые романсы Рубинштейна. Опять старая мысль о безмерной талантливости нашего народа и о том, как несправедливо порой складывается судьба. Кое-кто из этих исполнителей, коли судьба сложилась бы более удачно, а сами были бы понастырнее, вполне могли рассчитывать на центральную сцену.