14 июля, вторник.
Вчера поздно вечером приехал в Обнинск из Москвы. Дорога полупустая. В городе открылись какие-то детские олимпийские игры, иногородние машины в Москву, по обыкновению, не пускают, и все силы милиции, в том числе и ГАИ, брошены в центр. Всю дорогу слушал оперные арии, пленку, которую в прошлом году подарил мне Стенфорд. Какая прелесть, какая божественная музыка, как она поднимает! Не зная итальянского, я улавливаю в разных ариях очень похожую лексику, но как это, тем не менее, не похоже на сегодняшние стенания и речь современной поп-музыки. Все это зовет к любви возвышенной и говорит о страданиях души.
Я, кажется, с сегодняшнего дня в отпуске. С утра слоняюсь по хозяйству и раскладываю бумаги, потом читаю «Новое литературное обозрение». Наслаждаюсь, читая «Заметки о поколениях в Советской России» Мариэтты Чудаковой. Особенно интересно, как со сменой поколений из литературы уходила определенная рефлексия. Прочел также статью В. Курицына о постмодернизме. Статья очень интересная, но ничтожен фронт, по поводу которого хлопочет автор.
Вот так жить бы мне и поживать, почитывать и подвязывать огурцы, но уже в пять вечера приехали на автомашине Федя, С.П. и Владимир Харлов. Надо срочно решать с освободившимся «знаменским» особняком. Привезли договор. Сложность в том, что появился новый закон, по которому мы обязаны регистрироваться в Госкомимуществе, и, думаю, последние отберут у нас часть денег. Опять сражаюсь с правительством. Это притом, что накануне из Госкомвуза прислали извещение о финансировании: за июль не дадут даже стипендии, которую мы, кстати, уже студентам заплатили. Продолжать рисковать и ставить себя под удар? После долгих раздумий я решил зарегистрировать договор в Госкомимуществе. Я больше не хочу отвечать за благополучие всего института, прекрасно живущего института, не имея безоговорочной поддержки. Если деньги отнимут, то поголодаем все, господа, вместе. И вы, господин С., который постоянно что-то шебуршит, и вы, господин Ф., который молчит, улыбается и поддакивает.
Днем ездил в Мишково в хозяйственный магазин. Не был там лет десять. Магазин по ассортименту стал роскошным: позолоченные дверные ручки, замечательная сантехника. Инструменты, мебель и прочее и прочее. Потрясли, когда знакомой дорогой ехал в Мишково, неработающие печи цементного завода. Для меня пейзаж был всегда стабильный, так привык: едешь на машине, а по правую руку крутятся смесительные печи цементного. Все стоит. Быстро мертвеющие руины.
Вечером показывали фильм о Николае II. Какая неискренняя фальшивка, какой неинтересный Жженов! Царь, развязавший кровавое воскресенье, предстает милым семьянином, пожалейте. Он, видите ли, любит Аликс, и почти в параллель крутит с Кшесинской. «Бриллиантовым перстеньком» молодые на стекле одного из дворцов выводят свои инициалы. Дешевенькая литературная реминисценция из «Онегина» и «Карениной». Жженов — не историк и очевидец, как видимо, замышлялось, а просто актер, выучивший роль и, чувствуется, за большие деньги. Несколько лет назад какие были патриотические высказывания!
Попросил С.П. отправить в «Юность» рукопись первой главы романа о Ленине.
16 июля, четверг.
Проспал до половины двенадцатого и стал читать к конкурсу Пенне присланные книги. Очень занятные фантастические рассказы Валентины Пахомовой и лагерные повести Наума Нима. Последний по тематике и по внутреннему видению очень зависит от Солженицына. Лишь стиль искусственно напряжен, каким сейчас пишут начитавшиеся чужой литературы интеллигентные люди. Как я говорю, стиль Марка Харитонова. Пахомова очень легка, занятна и непредсказуема. Ее главный «недостаток» — русскость и полная неизвестность.
В 15 часов по ТВ показали церемонию «перелета» царских останков из Екатеринбурга в Ленинград. Были ковровые дорожки, родственники, «старшие офицеры» в форме офицеров советских войск в чине майоров, трехцветный флаг, хотя у армии еще прежняя советская атрибутика, рота почетного караула, не слышанный мною прежде марш. Мне очень нравится «семейная» идея последнего русского царя, его чадолюбие, его несчастные дети, по крайней мере двое из которых были тяжело больны, я осуждаю коварное его убийство без суда и следствия. Убили и концы в землю. Но я не могу простить 9 января 1905 года. Тысячи безвинных изрубленных и застреленных людей, не могу забыть Ходынку, японскую войну, воровство державы. Его смерть это искупление черных дел его царствования. А что касается сегодняшней церемонии, то она кажется мне отвратительным новоделом. В моем сознании в этих гробах в тяжелой парче лежат музейные, захватанные досужим взглядом кости. И ничего больше. Единственно, что хорошо, что на этом деле ставят точку.
17 июля, пятница.
Вернулся с дачи. Положенный по закону двухмесячный отпуск закончился в два дня. Волнуют институтские дела. Стенку в особняке, к сожалению, стали связывать с оставленной стеной от прежнего, разрушенного дома: начнут рано или поздно рушить стенку, за нею неизбежно может потянуться наша новостройка. Ничего не понимаю, почему люди искусства отказываются думать логически. Это я о своем любимце Леше Тиматкове, руководившем этой «реконструкцией».
Вечером, успокоившись от институтской тряски, сумел интересно, во вторую главу романа о Ленине, вписать фрагменты о Федосееве и Охотникове, «невписываемость» которых в первую главу меня волновала. В связи с Федосеевым взял 45-й том Ленина, и, боюсь, задача вставок может оказаться легче и доступнее — материалы именно здесь, на месте. Не надо писать полную биографию, моя сила в сгущении атмосферы и личностной интонации. Вот то, что из Ленина возникает обычный есинский романный герой, меня ни капельки не смущает.
19 июля, воскресенье.
Читал литературу на конкурс. Много журналистики, довольно занимательной, даже отдельные статьи, но каково самомнение. Это действительно самомнение или ощущение, что все премии, награды, в том числе и литературные, даются и распределяются между своими, а вдруг пронесет? Среди довольно средних вещей попался рассказик некоего молодого человека из Австралии о евреях-переселенцах в Германии. Сделано все со знанием дела. Наслаждаюсь от чтения прекрасной поэмы Зульфикарова. Но уж ему-то никакой премии не достанется. Особенно при нынешней системе их присуждения. С одной стороны, очень разбитое, на две тенденции, жюри, которое, в принципе, бьется за своих, а с другой — жюри читателей, хотя и молодых, которым проза Зульфикарова не по зубам.
20 июля, понедельник.
С утра ворошу все в институте. К сожалению, у С.П. сугубо бумажный стиль руководства. Его мало интересуют люди, их семьи и предметы, которые за людьми и действиями стоят. То есть мир воспринимается как результат.
Начали стекаться ответы на мои панические телеграммы по поводу сноса ближайшего к институту дома. Начальство, как всегда, врет. Стоит обратить внимание на слова «разобраны». Их разносили бульдозерами.
Вечером был у сестры Татьяны. Слегка закусили. Выпили по глоточку, уже больная старость. Заговорили о жизни «там» и «здесь». Она там живет, но понимает, что в той системе плохого: ожидание несчастья, ненужность, несоприкасаемость с общим миром. У нас очень много духовной близости, мы оба умеем думать. Материальное, духовное или социальное схватываем быстро, четко и в подробностях. Мы не понимаем, что значит быть глупым, а ведь большинство людей таковыми и являются, а не только некрасивыми, кособокими и кривыми.