Прав был старик-генерал, заместитель председателя Всекитайского Союза писателей, когда говорил нам: «Вы увидите современный Китай — это Пекин; волшебную сказку Китая — это Ханчжоу; историю Китая — это Сиань». Но, пожалуй, мы увидели больше, скажу немножко выспреннее: жизнь китайского народа. Когда мы пробирались на Запад по центральным и проселочным дорогам — маршрут этот рассчитан в основном не на туриста из Америки и Германии, а на туриста из Японии, из самого Китая, из Индии и Таиланда — из стран, где буддизм если не господствующая, то одна из основных религий населения. Мы увидели делянки и поля, засеянные кукурузой, яблоневые сады с созревшими яблоками. По дороге было много, как и у нас, крестьян, торгующих своим товаром. Интересные детали. Первая. Не было ни одной корзинки с яблоками, где плоды просто лежали бы на жестких ивовых прутьях и потихонечку бились. В каждой корзинке постлана мягкая дерюжка, предохраняющая яблоки. То же самое — с корзинами сборщиков. Даже кузов трактора, который на прицепной тележке вез яблоки, и тот был застелен какой-то ветошью. Естественно, вспомнил о своем отечестве. И вторая многозначительная деталь, символизирующая если не китайское отношение к делу, то китайский добросовестный характер. Возле многих домов лежали яблоки, уже упакованные в картонную фабричную упаковку. Время урожая. Значит, оптовый торговец доверяет своему контрагенту-частнику сортировку и упаковку, уверенный в сортности товара, его однородности и качестве. Национальная черта — честность и добросовестность. Мы видели еще полубедную жизнь маленьких городков. Починку велосипеда прямо на улице, или прямо на улице цирюльник бреет голову старику. Видели небогатые прилавки, нищих детей, торговцев сувенирами. Вдоль улиц выстраивались рынки и стояли тележки, на которых в масле готовилась и кипела какая-то снедь. Мы не видели только прогуливающихся китайцев. Китаец не просто идет. Он что-то всегда несет, везет на велосипеде, на мотоцикле, на машине. Он не сидит на корточках: он, сидя на корточках, чистит початки кукурузы, ремонтирует ботинок, копается в моторе мотоцикла, наконец, ест. Китайские шоферы виртуозно ездят, по крайней мере, наш шофер, толстомордый парень, ехал именно таким образом. Сколько раз по инстинкту водителя я жал правой ногой в пол — тормозил. Но и без моей телепатической помощи толстомордый парень отлично справлялся. В городах разрешенная скорость для автомобиля, кажется, около сорока километров. При обилии, вернее при лавине, велосипедистов это нелишне. Никто скорости не нарушает, хотя не всегда велосипедисты уступают дорогу автомобилю. Едут на велосипедах и мотороллерах матроны, молодежь, пожилые мужчины и женщины. Родители часто забирают детей из школы, дожидаясь окончания уроков, и везут домой тоже на велосипеде, посадив ребятенка на багажник. На взгляд европейца, это кажется экспериментом рискованным: во время такой поездки, сидя за спиной мамы или папы, крутящих педали, малыш еще может и сосать мороженое или пить через трубочку какой-нибудь сок из банки. И ничего. Любовь к детям, как и почти везде на Востоке, невероятная.
Кончая с детской темой, скажу то, что услышал о так называемом «ограничении рождаемости». Услышал готовую местную формулу: «Отставание роста промышленного производства от прироста населения». Комментировать этические и моральные аспекты ее предоставляю специалистам из демократического лагеря нашей прессы. Мы вон ограничили рождаемость у себя в России очень простым способом: при помощи мудрого демократического управления сами разрушили промышленность, разрушили сельское хозяйство, то, которое было, ничего не организовав взамен, не дотируя его, как делают во всем мире, не платим зарплаты рабочим и крестьянам, а также стипендий студентам и пенсии пенсионерам. Пенсионеры перемрут, и наша недостаточная промышленность придет в соответствие с оставшимся населением. И чем его станет меньше, тем лучше.
Теперь оттенки этой ограниченной рождаемости. Семейная пара в городе может иметь одного ребенка. В селе — двоих. Если в семье рождается первым мальчик — то на этом и следует ограничиться. А если девочка — то разрешено сделать еще одну попытку. Представителям национальных меньшинств разрешено иметь детей столько, скольких смогут прокормить и на скольких хватит пороха. Но люди эти упорные.
Итак, продираясь через велосипедистов, плохие и хорошие дороги, не отрывая глаз от того, что делается за окном микроавтобуса, мы ехали на Запад. Как оказалось, по все тому же забытому Шелковому пути. Фамэнь — первый город на пути древних караванов. Именно здесь во втором веке была возведена пагода, где хранилась священная реликвия — палец Будды. Естественно, он хранился в реликварии, под землей среди других сокровищ. Это обычное явление. Точно так обстоит дело и с грандиозными ступами, которые я видел в Бирме, Ньямне, как пишут нынче. Священная реликвия хранится замурованной в камне. Она имманирует свою энергию, а проявлять любопытство в святых таинственных делах не следует. Выразил ли я восхищение по поводу времени возникновения этой священной китайской древности? Вдумаемся: второй век нашей эры, Русь еще языческая, ее будут крестить только через восемьсот лет, на кручах Днепра нет ни одного православного храма. Римская империя еще держится. В Китае появляется огромное сооружение — пагода в Фамэне. Китай живет своей отдаленной жизнью, в нем уже ткут шелк, изготовляют фарфор, кажется, уже изобретены книгопечатание и порох. Последнее изобретенье Европа переняла или, вернее, украла.
Итак, в основании пагоды хранится палец Будды и ни я, и никто никогда бы не увидел этого сокровища, если бы в 80-е годы нашего уже времени пагода бы не обвалилась. Одна ее сторона как бы съехала вниз.
Здесь по существу следует сделать большое отступление о китайской политике в области культуры. Конечно, если бы поехал Тимур Пулатов, который остался расхлебывать результаты неумелых маневров правительства, в результате которых рухнули коммерческие банки и девальвировался по отношению к доллару рубль, и расхлебывать нетоварищеские интриги своих товарищей по перу, желающих получить чужую собственность, дабы не очень заметно было, что они разбазарили и неумело управляют своей, так вот, если бы поехал Пулатов, то нас, конечно, принимали бы первые лица и, может быть, даже министр культуры. У него тогда бы я смог, у министра, кое-что спросить. Но ответьте мне, почему в социалистическом и даже коммунистическом Китае находит крестьянин какую-то дыру в земле, находит какие-то скульптуры из обожженной глины — и в довольно спешном порядке собирается правительство, выделяются огромные деньги, проводятся дорогостоящие раскопки, строятся павильоны, дороги, коммуникации, возникает культурно исторический и туристский объект, который немыслимо работает на славу коммунистического Китая, и все это начинает приносить огромные доходы? Возникает тысяча рабочих мест, окрестное население принимается изготовлять в принципе дешевые сувениры с исторической «изюминкой», которые, как горячие пирожки возле московской станции метро, начинают расхватывать, переплачивая порой в десятки раз, иностранные туристы. Коллекцию глиняных кукол в человеческий рост охраняет не милиция, а регулярная армия, а китайский солдат неуступчив, как Китайская Стена. А мы в это время пишем о воровстве редчайших книг, возраст которых сопоставим с возрастом пагоды в Фамэне, из Государственной национальной библиотеки. У нас разрушается последнее, у нас под угрозой исчезновения Кижи, мы не можем привести в порядок Куликово поле и поле Бородина, но мы ставим чудовищный памятник Церетели в центре Москвы. Примеры я мог бы множить.
Пагода, вернее одна ее часть, съехала вниз, и, по идее, лет через тридцать, окончательно разрушаясь, пагода должна была лежать в руинах. Я не знаю, как китайское правительство относится к религии. Но оно понимает, что такое национальное достояние и что такое туристский объект, вышедший из эксплуатации. Это тот феномен, когда идеология соединяется с экономикой. Начинают разбирать завалы, готовясь к реставрации, и тут натыкаются на реликварий — тайну любой религии.