Итак, повторяю: Татьяна Васильевна Доронина — прекрасный режиссер и одна из лучших актрис современности.
Теперь о маленьком проекте, который разрабатывают два учреждения культуры, живущих через дорогу, адрес у которых в одном общий: Тверской бульвар.
Есть же, в конце концов, у нас драматурги, а почему в Литинституте не должно быть актеров, которые играют пьесы этих драматургов? Мы попытаемся уже в следующем учебном году открыть при Литинституте — или при МХАТе им. Горького — отделение-студию актерского мастерства. И я предвкушаю тот счастливый момент, когда мы зачислим на кафедру мастерства народную артистку СССР Татьяну Васильевну Доронину, и. если мне отчаянно повезет, то я когда-нибудь сумею влепить ей выговор за опоздание на занятие. У меня ведь тоже должны быть свои маленькие удачи.
А теперь мне осталось самое малое: поздравить МХАТ с его поразительным для театра долголетием, поздравить своих соседей — МХАТ им. Горького — с любовью к нему зрителей, с любовью к нему Отечества и заверить в непреходящей любви к нему коллектива студентов и преподавателей института напротив, с того же Тверского бульвара».
28 октября, среда.
Приехал на работу попозже, но остаться дома, как предполагал, не смог. Каким это образом директора пишут книги, играют в спектаклях, наматывают километры мемуаров? Времени на «свое» определенно не хватает. Дни накручивают на себя бремя общественных дел.
Об академии словесности. Пришел обиженный Витя Узлов, пытался вовлечь меня в академические дела, в склоку, которая идет, в дележку академических мест и в будущую академическую власть. Сейчас все забеспокоились по поводу того, о чем я говорил раньше, т. е. о легитимности каждого избрания, тем более что академия может стать государственной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Юра Беляев, от которого уже постанывают его соратники — плохо пишущие писатели, так поддерживавшие его в самом начале, насовал в академию массу людей, которые могли бы что-либо «дать». При всем том Беляев со своей маниакальной настойчивостью академию эту открыл. Никто другой этого бы не сделал. Мне только кажется, у него ко всему специфический подход: схватить… Тем не менее я дал совет Беляеву немедленно включить в список членов академии Гусева, Пулатова и Финько. Наш резерв — только еще не выданная часть дипломов. Боюсь, что и в регистрации академии произошли некоторые подлянки. Очень уж ребятам хотелось. Я вынужден, пытаясь сохранить организацию, на многое закрывать глаза.
Интересно, что Узлов стал повторять то, о чем я ему говорил в Ираке, и мы договаривались, что он придет после поездки и спокойно мы обо всем поговорим. Беда появляется там, где мы не поступаем принципиально. Надо было набирать в академию нормальных писателей, тогда не было бы и скандалов. Но поторопились выбрать политических генералов. Форсируем материальную сторону дела.
29 октября, четверг.
Утром принимал экзамены в аспирантуру, ребята сдают лучше, чем в предыдущие годы, особенно порадовал меня Володя Воронов. Свободно, легко и органично он говорит о литературе. Я восхищаюсь этими нашими русачками и им потихонечку покровительствую. Ребята буквально за волосы вытаскивают себя из засасывающей среды, из невежества! Именно в отличие от интеллигентствующих молодых москвичей институт таким много дает. Собирался сдавать экзамены мой бывший ученик Арутюнян, говорил, что готовился весь год, хотя и принес старый реферат, увидел, что билеты я раздаю сам, значит, ничего подходящего не достанется и вдобавок еще сижу, присматриваю, чтобы не шпаргалили, и ушел, не став отвечать на билет. В коридоре я встретил его ненавидящий взгляд.
Кризис тяжелейшим образом сказывается и на нас. Сегодня приехал Кузнецов, которому мы отдали в аренду часть помещения в общежитии над банком, и попросил в наших документах зафиксировать доллар на уровне 14 рублей. Все это сокращает прилив денег, на которые будет жить институт. Весь день работа. Все время идет текучка, от которой никак не избавишься. Восстановили в институте Гришу Петухова, естественно, со временем он станет моим злейшим недоброжелателем. Все я по доброте душевной забываю, а ведь никто иной, как Гриша, совсем недавно называл меня «сатрапом». Пришло письмо от О. Табакова, его латыши уезжают, им вроде нашли какую-то площадь поближе к студии и получше. По моим сведениям, ребята не очень к этому стремятся. Но, видимо, здесь есть какой-то интерес дамы, которая по команде Табакова их к нам устраивала.
30 октября, пятница.
Состоялась долго подготовляемая поездка в Марбург. Это началось еще в конце прошлого года, когда, заезжая туда на два или три дня, я договорился с Леге о проведении дней Литинститута под названием «Учителя и ученики». В известной мере я строил это с уверенностью в участии Коли Романова, нашего замечательного певца. Но тот, когда мы стали договариваться об этом летом, сказал, что без Игоря Черницкого он не поедет. Я не люблю шантажа и поэтому больше с Колей не говорил. Для меня это еще один урок, что делать что-либо и для кого-либо не следует — обязательно получишь по затылку. Без моей руки и направления ни один ни другой ни в институт, ни на ВЛК не попали бы. В общем, ребята меня смертельно обидели. Не смог поехать и Федя Черепанов, не организовав себе зарубежного паспорта. Но, с одной стороны, ему это трудно, как жителю Казахстана, а с другой, как и любой хорошо пишущий поэт, он человек неорганизованный. Вмешалась в мой отбор преподавателей и Барбара, она, видите ли, смотрела в «Лексиконе» у В. Казака и наводила справки: попала ли в нашу группу Татьяна Бек? Вместо Феди Черепанова и Коли Романова поедут по инициативе Барбары Сережа Мартынов и Сережа Толкачев. Ну, что же, я ей прямо так и скажу, что не очень ловко мне их посылать. Жду существенной помощи в организации концерта от Леши Тиматкова. С нами едет и Анатолий Приставкин.
С Приставкиным встретились в аэропорту. Сразу посетовал на жизнь. Ему исполнилось 65 лет, и его сняли с денежного довольствия, как председателя комиссии по помилованию. Об этом он мне жаловался еще летом. Но сказал, что остается на своем посту и без денег. Я понимаю это, остались командировки, осталась машина и огромное положение. Теперь он говорит мне, что страной правят три человека: Татьяна Дьяченко, Юмашев и Березовский. Рассказал интересный «типовой» анекдот. Хоронят кого-то. Гусинский кладет на гроб, для памятника, что ли 100 долларов, потом Потанин кладет 150, потом приходит Березовский, выписывает чек на 250 долларов, кладет его и забирает уже лежащие деньги — сдача. Соль здесь и в «чистых» деньгах, и в непроходимости нынче никаких денег через банки. Я пытаюсь рассказать Приставкину историю о приезде ко мне в институт О-га, от которого так много в стране зависит, и о его поиске исполнителя на самом верху, который смог бы президентским указом поменять хозяина одного из ведомств… Анатолий Игнатьевич не дослушивает. Я начинаю думать: занят только собой. В известной мере я оказываюсь неправым. Анатолий позже очень много рассказывает мне о тюрьмах, о приговоренных пожизненно, о наших друзьях-товарищах — о Битове, не вылезающем из-за границы, о Войновиче, талантливо сосущем и Россию, и Германию, о равнодушии Искандера, о Владимове и его покойной жене Наталье. По мере того как Запад становится менее щедрым и на всех не хватает, между коренными демократами начинается грызня. У кого кость послаще и помясистее. Рассказывает, между прочим, о статье в «МК», в которой приводятся списки людей, приватизировавших госдачи. Статью надо посмотреть и сделать из нее выписки. По словам Анатолия Игнатьевича, среди героев статьи Хинштейна и наш Женя Сидоров. Сам Анатолий Игнатьевич, между прочим, живет в том самом доме Пен-клуба, о котором я тоже кое-что знаю: как в свое время, когда Мальгин был депутатом Моссовета, дом приобрели за какую-то ничтожную сумму.
Вот и опять я совершаю проторенный путь от Франкфурта до Марбурга. Ну, почему этот, самый таинственный город — достаточно сказать, что во время последней войны его, один из немногих городов Германии, не бомбили — и мистический город для русской литературы оказался теснейшим образом связанным и со мною. Опять совершенно не изменившийся путь, все те же аккуратно нарезанные поля, порядок на дорогах, электронные объявления о скоростях, все те же противошумные стенки, виноградные лозы, связанные рулонами пучки соломы на полях. В этом, наверное, и заключается смысл жизни, чтобы как можно меньше менять ее внешние основы. И те же вывески в Марбурге, тот же шпиль церкви св. Элизабеты, то же кафе Фетер (Vettеr), в котором будут происходить наши встречи.