Все мои огорчения немного скрасил спектакль нашего античного театра. На этот раз играли «Брюзгу» Менандра. Ребята выпустили чудесную программку, и столько живости и изящества было в том, что они делали, завернувшись в простыни, что я невольно залюбовался. Из моих семинаристов были особенно восхитительны Рустем Фесак в роли Пана и Володя Харченко, игравший повара Сикона. Дочь Клемона играла француженка Мари Лемер, которая учится у нас на платной основе. Как она чудесно с нежнейшим акцентом начала говорить по-русски. Елена Алимовна, собственно говоря, взрастившая этот театр, каждый раз «артистам» ставит без экзаменов оценки и зачеты.
22 декабря, вторник.
Сегодня у меня на семинаре был Владимир Николаевич Крупин. Каждому курсу я прививаю Крупина в обязательном порядке. Я не очень силен в нашем христианском учении, в истории религии, плохо знаком с христианской идеей в русской литературе. Другое дело, что в советское время я один из первых ввел в то, что я пишу, аргументацию к духу, душе и Богу, за что был увещеваем прессой. И вот для этой самой христианской пропаганды я и приглашаю Крупина. Как обычно, Володя был блестящ, информирован, рассказал мне много нового. Ах, если бы не писать и не работать ректором, а учиться. Такая у меня молодая и невежественная душа.
Обсуждали рассказы Володи Харченко. Рассказы у него еще очень несовершенные, но писать мальчик будет хорошо и свежо, как мне хочется взглянуть на него через пять лет.
23 декабря, среда.
Сегодня день ученого совета. То есть ученый совет должен был состояться в четверг, но в понедельник, когда я отвозил письмо в Союз писателей и переговорил с Ганичевым, мы договорились, что я приеду на секретариат СП в четверг. Но, кажется, Ганичев, по необязательности бывшего партработника, этот секретариат и не назначал. По крайней мере, когда я позвонил с работы вечером, то его знаменитая секретарша ответила, что ни о каком секретариате речи не шло.
Все утро сидели с Ольгой Вас. Горшковой и прикидывали наши скромные средства. На зарплату вроде нам хватает, но я-то отлично понимаю, что люди живут из последних сил. Это с одной стороны, но с другой — все новые и новые номера выкидывает наше правительство. Поэтому мы решили распатронить наши последние 14 тысяч долларов, которые собрались от обучения ирландцев, и из этих денег выплатить тринадцатую зарплату всему институту. Распределили деньги по особой шкале, отдавая приоритет преподавателям.
На совете решали относительно денег на операцию нашей студентки Ольги Седовой. У нее разрушен тазобедренный сустав, и через несколько месяцев она навсегда сядет в инвалидную коляску. Я не мог взять на себя грех испорченной жизни кого-либо.
Вечером меня порадовала Инна Андреевна Гвоздева. Вышло ее пособие по древней истории, и она с радостью мне его подарила. Что за свойство ума, который занят перебиранием генеалогии и черепков минувших эпох. Почему мне это так интересно? Посвящение на подаренной мне книге написано по латыни: ЦИТАТА. «Как безбрежно наше знание, и как мало я знаю». Институт постепенно начинает занимать особое место в московской филологии и среди вузов искусства, и я радуюсь этому. Может быть, не мои книги, а моя работа как педагога и хозяйственника и есть главное, что я сделал в жизни?
Часто, когда гуляю с собакой, вспоминаю об Алексее. Как он на такое решился, почему был так недальновиден, почему сломал собственную жизнь? Иногда я думаю, что он мучается от совершенного и не спит. Это особая порода новых людей: люди без рефлексии. Я ужасаюсь и себе, ради чего я взваливал на себя такой воз?
Днем меня в СП подвозил Самид на своей новой «ниве». Я спросил, сколько она стоит, — 3800 долларов. Остальное не продолжаю, но с потерей я уже примирился и думаю о случившемся меньше.
25 декабря, пятница.
Утром состоялось годовое собрание московских ректоров. Все прошло в Институте стали и сплавов, который нынче, наверное, поименован какой-нибудь академией. Я впервые увидел нашего нового министра Филиппова. Он сделал доклад, из которого, кроме кое-каких прочих деталей, я узнал, что если соизмерять в долларах и определить цифрой 3 бюджет прошлогодний, то наш бюджет этого года можно было бы определить цифрой 2. Тем не менее он принят нашей Думой. Здесь важна личность Примакова, который, если и экономит, то, значит, на дело, на развитие села и промышленности.
Внешне собрание — это седые и седоватые головы и старая кожа. Ректоров было много, вузов в Москве около сотни.
В 16.30 состоялась встреча с Александром Зиновьевым. Он приехал с женой Ольгой Мироновной и говорил очень интересно. Многое было особенно интересно для меня. Вообще, у меня с Зиновьевым много совпадений. Так же как и меня, вошедшего в литературу поздно и внезапно, когда все места были распределены, Зиновьева, по его словам, эмиграция не приняла. И там все распределено и размечено: кто гений, а кто просто талантлив. Очень похоже и то, как его стараются не замечать сопредельники. Фраза, что он истинно русский человек, о многом говорит.
Зиновьев им платит той же монетой, рассказывает, как против него выступил Солженицын, и кроет как доносчиков Мамардашвили и прочих философов-современников.
Особенно интересно и горячо он говорил о феномене советской литературы — самой могучей и мощной, по его мнению, литературы двадцатого столетия. В целом это действительно так. Поразительно точное у него наблюдение над творчеством Шолохова: «Тихий Дон» бесспорно шолоховский уже и потому, что такое мог написать только очень молодой и неопытный писатель».
Я пригласил Зиновьева, который входит в тройку лучших логиков мира, на работу к нам в институт. В апреле он покупает квартиру и переезжает на родину из Мюнхена.
27 декабря, воскресенье.
Вечером сегодня уезжаю в Ленинград, чтобы вручить дипломы нашим ленинградским коллегам-академикам. Весь день работал над романом и слонялся по дому. Настроение хреноватое, не могу сосредоточиться. Телефон, институтские дела и Валя не дают мне по-настоящему собраться. Как ни один из моих романов этот располагает к сосредоточенности и ежедневной методической работе. Вязь слов рвется, и приходится почти наобум выхватывать петельку.
Вчера был в институте, посидел и послушал, как принимают зачеты. Все-таки у нас дивная молодежь! Я сейчас вроде бы и забыл, что сам был молодым, сам все быстро и на лету хватал. Поражаюсь мгновенностью реакции, объемом знаний.
Вечером был у Владислава Александровича Пронина. Говорили об эмиграции, вспомнили Льва Копелева и Раису Орлову. Я высказывался в том духе, что Копелева я не люблю, думаю, что моя нелюбовь базируется на том, что он просто много знающий человек, но человек не очень талантливый, хотя и претендующий. Орлова и талантливее и умнее его, но ведь тоже, до того как стала эмигранткой, писала, что прикажете: образ коммуниста в американской литературе, Говард Фаст. Я ей во время нашего знакомства очень симпатизировал, хотя и не забывал, что муж и жена всегда одна сатана. Умный Пронин на такие мои речи помалкивает.
По телевидению уже все забыто, о Старовойтовой ни слова. За последние дни несколько раз говорил с Генриеэттой Карповной: идет новый виток фестиваля. Как обычно, денег нет, и, как обычно, подключают меня. Я определился с программой института: Куняев, Гусев, театр под руководством Володи Дьяченко и «Алканост». Писал ли я, что невероятно щедрая «Терра» опять дала деньжат?
29 декабря, вторник.
Прямо с поезда приехал на работу. Ездил в Ленинград — в понедельник утром туда приехал, а вечером обратно — по линии академии, чтобы вручить академические дипломы новым академикам — директору Государственной библиотеки Зайцеву, директору Пушкинского дома Скатову, Ивану Сабило, с которым я раньше не был знаком, но проникся симпатией, также незнакомому мне лингвисту и словарнику Кузнецову и поэту Глебу Горбовскому. Глеб Горбовский поэт прекрасный, но попал в список академиков, потому что в свое время, называя будущих академиков, я перепутал Глеба Горбовского с Глебом Горышиным. Глеб Горышин, оказывается, два года назад умер. Мне было по-настоящему и искренне жаль писателя, но вот в моей памяти он еще два года был жив. На церемонии вручения, которая состоялась в Государственной библиотеке, Горбовский прочел очень хорошие новые стихи. Жалко, что не я, а предприимчивый Зайцев догадался взять у поэта автограф.