Ольборгский театр не описываю, билеты очень дорогие, мой на третий ряд стоил около 140 крон. Лампы сверкали. Вместо билетеров — молодые, в униформе, ребята. Программки бесплатно выдают при входе. Публика в основном местно-сановного разлива. Дамы в драгоценностях, с прическами, одетые «на выход». Праздничный, штучный характер происходящего подчеркивается и тем, что в антракте все пьют из бокалов красное вино и шампанское. Уютная, не столичная, роскошь. Но доконали меня писсуары в туалете: они еще не виданной мною конструкции из нержавеющей стали. Похожие на мойки в московских кухнях.
Перевозбужденный раздумьями о том, как мне закончить главу о Шушенском — об этом я, естественно, думал и под аккомпанемент датской речи на спектакле, — я долго не мог заснуть. Включил телевизор «на шелест», и вдруг — такая беззастенчивая и гнусная порнография, с такой страстью актеры лижут и сосут, что еще долго и долго не спал, а разглядывал происходящее как невиданную этнографию. Интересно, не скрою, но лучше — не надо.
30 января, суббота.
На пароходе встретил двух русских девушек, лет по семнадцати. Они выглядели вполне благовоспитанными и щебетали у меня за спиной, не зная, кто я такой, по-русски, потом одна, что-то открывая, чуть меня подтолкнула и сразу же грубым голосом сказала другой: «Вот, мужика какого-то зацепила». Потом разговорились. Одна из Польши, мама вышла замуж за датчанина, и теперь девица живет здесь. Вторая — родственница из Киева. Здесь уже месяц. Ради нее и совершается это путешествие; поездят по Гетеборгу — и по домам. Будет отчет, что были. Обеим скучно. Спросили меня, что можно увидеть в Гетеборге и открыты ли там по субботам магазины.
Позже, когда я работал за компьютером, та, которая из Киева, прошлась по залу, томно поводя очами. Она была в модной у нас обуви на платформе. Но весь ее несчастный и вульгарный вид говорил: «Видите, какая я модная, почему же вы, ребята, не oглядываетесь на меня. Я готова на все: остаться, выйти замуж…»
И поездку на пароме до Гетеборга, и поездку от Гетеборга — это 400 километров или около — не описываю: все как и в прошлый раз, лишь пейзаж чуть другой, более гористый, а очертания деревьев и сосны напоминают Лапландию. Из увиденного хочу отметить дорогу, прекрасную, почти всю освещенную стоячими фонарями. В связи с этим вспомнил наше Киевское шоссе — светло лишь до Внукова-2, правительственного аэропорта, а дальше начинается глубокая провинция. Поразили и несколько бесконечных тоннелей перед Осло, все сделано из норвежских материалов и норвежскими руками. Деньги остались в стране. Это не наши порядки: со всего нового строительства в Москве деньги утекают. А спрашивается, что, наши, если по-настоящему платить, не могут? Могут. Но с чужих легче взять взятку и перевести деньги за границу.
В пути Л. А. слишком экономит, мне приходится, хотя и жалко, тратиться, я, все же, ректор. Беру какие-то кусочки пирога и пытаюсь ими угостить и Людмилу Артемовну, она — ни в какую. Пол везет нас на новой машине, прекрасно и славно работающем «ниссане». Она ему обошлась в 40 тысяч долларов. Это его годовая зарплата. Моя годовая зарплата — около двух тысяч долларов. Значит, работая полтора года и ничего не покупая, я смог бы купить себе «жигули». Следовательно, живем почти одинаково, просто у нас разные стандарты.
31 января, воскресенье.
Осло. Главное: вечером пришел друг Пола, директор частной школы, и позвал всех в какой-то очень дорогой ресторан. Потом мне рассказывали, что там кормили камбалой немыслимого вкуса и дороговизны. Чуть ли не по 50 долларов за порцию. Я мужественно не пошел и долго сидел в номере над романом. Глава почти окончена, теперь боюсь за компьютер, как бы чего с ним не случилось. Отказ от ресторана — это мое главное достижение.
Утром посетили сразу четыре музея, находящиеся рядом. Там все то, о чем я много читал в своей юности, но никогда не мечтал увидеть. Это «Фрам», судно Фритьофа Нансена. Плот «Кон-Тики», на котором в 1947 году Тур Хейердал пересек Тихий океан от Перу до Полинезии, лодка из папируса «Ра-2», которая с тем же путешественником прошла через Атлантику: от Марокко до Барбадоса. В соседнем музее стояли черные корабли викингов. Это просто низенькие лодочки, на которых тоже ходили чуть ли не до Америки. Когда представляешь реальную жизнь на этих кораблях, волосы встают дыбом. Чего стоит только подводная часть — это тоже показывают — «Кон-Тики». Когда-то я зачитывался Туром Хейердалом, помню знаменитую фразу из его воспоминаний: путешественники поднырнули под дно плота и увидели — это уже в океане, — что бревна в своих веревочных «упряжках» «ходят». Как ненадежен был барьер, отделяющий жизнь от смерти! Великолепной чертой норвежских музеев является их стремление включить человека в показ. «Фрам» можно весь обойти, полазить по его трюмам, походить по капитанскому мостику. Через вставленные в двери кают окна увидеть, как все тогда было. Допотопное оборудование, корабельный двигатель внутреннего сгорания. Тут же — огромный запасной вал. Одиннадцать или двенадцать человек на корабле — и несколько лет этот корабль, вмерзший в лед, как орех, дрейфовал по Ледовитому океану от Аляски, вдоль всей Сибири и почти всей Европейской части. Вот так строятся великие жизни и делаются великие открытия. В носовом трюме через громкоговоритель транслируется запись океана: он рядом, постоянный тонкий вой. За тонкой деревянной стенкой лютует невероятной силы стихия. В корабле ни одного иллюминатора. Темная коробка для тараканов. Допотопное научное оборудование, при помощи которого сделаны огромные открытия. Это разное дело: ходить по судну, когда оно стоит под крышей в специальном ангаре, — и плыть на нем, вмерзнувшем в лед, в черную полярную ночь.
Народный музей. Если конспектом, то «уличная» часть существенно отличается от наших музеев народного деревянного творчества. А ведь тоже свезены избы и сараи. В одной такой «избе» разговорился с девушкой, которая, одетая в национальный костюм, вроде бы встречает посетителей: готовится в институт. В другой избе такая же девушка печет блины. Кроме деревни, здесь еще и город начала века. В лавочке колониальных товаров конфеты расфасовывают в «фунтики». Все подлинное: прилавок, весы, коробки с конфетами и чаем, ящики с мылом. В соседнем здании выставлены игры и игрушки, которыми еще мы, мое поколение, играли; стоят типы холодильников, которыми мы еще недавно пользовались.
Не буду писать о музее Мунка. Поражает, в первую очередь, объем творчества. Норвегия — какое-то племя гигантов. За его специфической образностью стоят жесткие и вполне реалистические штудии. К картинам трудно привыкать. Сначала вроде недоволен деталями, но вдруг, при переходе из зала в зал, снова бросаешь неспециальный взгляд — и только что рассматриваемые работы превращаются в выпуклые картины действительности. Теперь в моей черепушке навек сидят видения Мунка.
1 февраля, понедельник.
Эти поездки с Полом, как и прошлая, превращаются в постоянную работу. С утра до вечера, с объекта на объект. Если говорить результативно, то напор увиденного слишком велик. Писать об этом, как я стараюсь делать всегда, и одновременно потихонечку разбираться с романом нельзя. Поэтому пойду по конспективному принципу.