Рук всматривался в лицо Лупилы, проникая взглядом за ярость и жажду насилия.
Даже в этот ранний час от него тянуло квеем – от всех них тянуло. Видно, пили всю ночь.
И тут наконец, словно по мановению незримого пальца богини, у Рука открылись глаза.
– Я, – сказал он, – сожалею о гибели ваших друзей.
Верность его догадки подтвердил прищур Лупилы, и сжавшиеся пальцы Молчуна, и еще то, как Вопила, клонившийся все это время к самому лицу Рука, так что тот чуял квей и сладкий тростник в его дыхании, отпрянул вдруг, как от удара.
«Понимание открывает врата любви», – гласила четвертая заповедь Учения Эйры; Рук начал понимать их гнев.
– Что ты знаешь про наших друзей? – помолчав, сердито спросил Лупила.
– Ничего, – ответил Рук.
Каждое слово давалось ему с болью, но лучше боль, чем другое.
«Любовь чурается легких путей, – напомнил он себе. – Она шагает по лезвиям кинжалов, ступает по углям. Ее сила в смирении».
Ему долго пришлось учиться смирению. Иногда, как сейчас, он боялся, что так и не выучился.
– Я ничего о них не знаю, – сказал он, отстраняя лишние мысли, – кроме того, что они были солдатами и погибли, отстаивая Пурпурные бани, защищая Домбанг. Город в долгу перед ними. Мы все перед ними в долгу.
Всего на миг ему открылось, каким видели мир эти люди. Купцы и жрецы, корабельщики и портные жили под защитой бревенчатых стен, в то время как плотогоны, рыбаки и солдаты рисковали всем, поддерживая жизнь города. Рисковали всем и, если правду говорили о бойне в Банях, иногда теряли всё.
И пусть в Домбанге никто не был в безопасности. Пусть со времени переворота каждого корабельщика или швею могли привязать к мостовой опоре и оставить на смерть, если сосед подслушал, как те шепчутся о запретном, молятся не тем богам, обращаются не к тем жрецам. Пусть до сих пор, спустя годы после казни последнего аннурского легионера, людей среди ночи выволакивали из домов и увозили в дельту на съедение зверью трактирщика за то, что когда-то слишком приветливо встречал аннурцев; женщину, имевшую неосторожность полюбить солдата…
«Пусть все так, – сказал себе Рук. – Нельзя ненавидеть человека, однажды взглянув на мир его глазами».
Прошлой ночью погибли домбангские солдаты, десятки солдат. Может быть, друзья детства этих плотогонов. Или любовники. Мало того, плотовщики и сами едва ли проживут еще пять лет. Сплавлять бревна по Ширван – зверский труд. Избившие его в кровь люди, вероятно, встретят свою смерть, угодив между плотами, захлебнувшись, попав под стрелу аннурского снайпера, или от змеиного укуса – в этом сезоне, или в следующем, или еще сезоном позже. Они чуяли это нутром. Избивая его, причиняя боль, они напоминали себе, что еще живы. Рук лучше, чем ему бы хотелось, понимал, какая яростная жажда жизни пылает под личиной насилия.
– В долгу… – протянул, раскачиваясь на пятках, Лупила.
Рук кивнул:
– Долг этот неоплатный, но позволь мне предложить вот что. – Он указал подбородком на свою насквозь мокрую одежду. – В кармане нока у меня несколько серебряков. Примите их вместе с моей благодарностью. Помяните за меня отважных погибших друзей.
Посмотреть на них, едва ли им пошла бы на пользу новая выпивка, но не жрецу Эйры наставлять людей, что им на пользу.
Вопила под бесстрастным взглядом Лупилы нашарил монеты. И, усмехнувшись щербатой улыбкой, поднял их к восковому свету.
– Тут самое малое на пару бутылок.
Рук почувствовал, как разжалась хватка на его запястьях, и позволил себе на миг понадеяться, что тем и кончится. Они возьмут монеты, найдут таверну, оставят его истекать кровью на мосту. Больше не будет побоев. Любовь победила другие, темные чувства, которые зрели в нем, толкая порвать их в кровавые клочья…
– Прошу, богиня, – забормотал он. – Пусть моя любовь к этим людям осветит мой взгляд, путь они увидят ее, ощутят ее и уйдут.
Но если бы любовь всегда торжествовала над страхом, ненавистью и отчаянием, в других богах не было бы надобности.
– Жалкая пара монет! – Лупила смахнул деньги с ладони Вопилы. – По-твоему, жизни Долговязого Трака и Селедки стоят пары вшивых серебряшек?