Она отвернулась к маленькому окошку. Дорога на запад, широкая и прямая, как копье, пронизывала холмы и деревни, уходя к далекому отблеску моря. Закатное солнце превратило воду в огонь, потом в кровь.
– Так что там, в Менкидоке? – спросила наконец Гвенна.
– Чудовища, – ровным голосом ответил Киль. – Болезни. Безумие.
Гвенна обратила на него пристальный взгляд:
– Император считает, что все это выдумки да байки.
– Люди не выдумывают на пустом месте, – возразил историк.
Она обдумала его слова.
– А вы говорили об этом императору? Она вам не поверила?
Киль покачал головой.
– Не говорили? – настаивала Гвенна, в которой удивление схватилось с растерянностью.
– Не говорил.
– Вы понимаете, что это измена?
– Измена? – Он задумчиво налил в чашку чаю, сдобрил медом, размешал. – Мне представляется более серьезной изменой лишить империю оружия, в котором она чрезвычайно нуждается.
– Птиц.
– Птиц, – подтвердил он, склонив голову.
– Осознание опасности повышает шансы на успех операции, а не подрывает их.
– Потому я вам и рассказываю. И расскажу начальнику экспедиции после выхода в море.
– Мне и начальнику, но не императору… – покачала головой Гвенна. – Почему?
Историк сделал крошечный глоток чая, насладился вкусом и отставил чашку.
– Адер уй-Малкениан – способная правительница, но она осторожна. Она и так рискует, отсылая один из самых ценных кораблей, одного из лучших адмиралов, одну из последних кеттрал…
– Я не кеттрал.
– Все равно, – понимающе кивнул он. – Она многим рискует на основании сведений, которые, как вы заметили, вполне могли устареть на десять тысяч лет. Сознавай она, как опасен тот материк, полагаю, никогда не решилась бы на экспедицию.
У Гвенны от этого разговора голова пошла кругом. Такое признание могло стоить историку головы, а он выкладывал все так беспечно, за чаем, под фиги и куропатку. Скрыть от императора правду о Менкидоке – даже если это правда, если он не сошел с ума, как старинные первопроходцы, – уже достаточно плохо, но Киль на этом не остановился. Он, изломанный, остроглазый, лишенный запаха человек, кажется, имел тут свой интерес, ради которого готов был рискнуть милостью императора и собственной жизнью.
– Зачем это вам?
Он взглянул на нее, поджал губы, сделал еще глоток, поморщился, добавил в чай меда и помешал, вглядываясь в пар над чашкой.
– Историку проще работать, когда в мире царит порядок. С крушением Аннура моя задача сильно усложнится.
– Я думала, историкам положено вести хронику событий, а не участвовать в них.
Он вынул из чашки ложечку, положил на стол, снова попробовал чай и улыбнулся.
– Тот, кто наблюдает события вблизи, чтобы хроника была точной, неизбежно в них участвует.
– Если я скажу Адер, она вас убьет.
– Вероятно. Хотя я сомневаюсь. У нас у всех общая цель – у вас, у нее, у меня. – Киль пожал плечами. – К тому же не думаю, чтобы вы ей сказали.
– Вы обо мне ни хрена не знаете.
– Напротив, я знаю о вас довольно много. Ваша деятельность заняла четыреста тринадцать страниц моей хроники. Приблизительно.
– Четыреста тринадцать? – вздернула брови Гвенна.
– Приблизительно.
– И что же вы узнали, исписывая эти четыреста тринадцать страниц?
Киль ответил ей сдержанной улыбкой.
– Узнал, что вы из тех, кому в данном случае необходимо путешествие, цель.
Она заерзала на стуле.
– Кому нужно путешествие на другой край света?
– Тому, кто потерял свой путь на этом его краю.
В комнате вдруг стало тесно и душно. Гвенна отодвинулась от стола, неуверенно поднялась на ослабевших ногах, отвернулась от историка, шагнула к окну и оперлась на подоконник, чтобы руки не дрожали. Последние лучи солнца отражались в окнах напротив и золотили воду рыбного садка. Она глубоко втянула прохладный вечерний воздух, задержала немного, выдохнула и снова вдохнула. А повернувшись наконец к Килю, встретила его взгляд над краем чайной чашки.
– Расскажите про Менкидок, – сказала она.
– Что вы хотите узнать?
– Почему там никто не живет? Почему вернувшихся оттуда называли про́клятыми?
– Про́клятыми… – Историк наморщил лоб. – Неточное слово, но и не совсем ошибочное. Вероятно, точнее будет сказать, что земля Менкидока – во всяком случае, большей его части – больна. И эта болезнь поражает все живое.
– Смертельная?
– Она не столько убивает, сколько… изменяет.
– В рассказах о континенте было много смертей.