Оба способа хороши.
Палуба под ней взревела в один голос.
Возможно, паруса и снасти мешали разглядеть, что происходит, но все видели: двое сцепились, превратив гонку в борьбу за жизнь. Только они не знали, что борьба уже окончена. Гвенна улыбнулась, почуяв запах мочи и паники. Вдруг это сочетание запахов напомнило ей возвращение из Домбанга в карцере «Льва Аннура», и жажда победы сошла с нее, содранная отвращением. Подтянувшись вверх, она снова поймала Рабана за пояс и расцепила ноги. Лишившись опоры на его шею, ноги повисли. Потом сорвался Рабан. Его вес потянул Гвенну внизу, чуть не вывернув плечевой сустав. Она поморщилась, повиснув на одной руке и удерживая другой обмякшего парня. Все будто замерло: наклонивший мачты над океаном корабль, болтающаяся на выбленке Гвенна, оттягивающий ей руку соперник. А потом мир снова пришел в движение, мачта выпрямилась, качнув Гвенну с моряком к вантам. Она укрепилась ногами и встряхнула парня.
– Очнись.
Он вздрогнул, задергал руками, как марионетка на ниточках. Потом распахнул веки.
– Где… – Он ошарашенно озирался. – Что?
– Держись, – приказала Гвенна.
Молодой моряк бессознательно вцепился в такелаж.
– А теперь полезай, – велела она.
Видно было, как вместе с кровью в его мозг вливается понимание.
– Гонка… – заговорил он.
– Гонке конец. Ты победил. – Она кивнула на вершину мачты. – Давай заканчивай.
Он в ужасе и смятении уставился на нее:
– Почему?
– Хрен его знает. – Она вдруг ощутила глубочайшую усталость; болело все: плечи, изодранные ладони. – Полезай, и все тут.
Может, кто-то и разглядел что-то с палубы сквозь огромные развернутые паруса, но все произошло слишком быстро, чтобы разобраться. Для большинства эта выглядело как яростная схватка, из которой Рабан вышел победителем. Джонон доказал свое: сказочные кеттрал не круче простого моряка, – и может быть, теперь адмирал оставит ее в покое.
Пока Рабан преодолевал последние футы до верхушки мачты, Гвенна, зацепившись локтем за растяжку, смотрела вдаль. После долгих дней в полутьме каюты мир выглядел ослепительно просторным, небо – слишком ярким, а море – слишком темным. Она разглядывала все это с качающегося туда-сюда, туда-сюда корабля, смотрела и смотрела, и все смотрела, когда из-за края света показалась мачта с флагом манджарского корабля.
12
– Вы – монах хин.
Распорядитель первого ранга Юмель произнес это без усмешки и вообще без всякого выражения. Он был весь серый – серое лицо, и редкие волосы с залысиной, и зубы. Акйилу представлялось, что, объяви он себя самим Пустым Богом, этот человек не изменился бы в лице.
– Последний хин Ашк-лана, – отозвался он.
Министр и глазом не моргнул. Как знать, может, эта способность – не моргать в ответ на самые невероятные заявления – и вознесла его до первого ранга. Распорядители третьего и второго рангов куда откровенней выражали недоверие. А распорядитель назначений четвертого ранга чуть не захлебнулся чаем.
– Последний хин Ашк-лана, – повторил Юмель (и слова его звучали серо).
– И друг императора. Кадена уй-Малкениана.
Юмель, будто от большого смущения, потупил глаза.
– Император Аннура – Адер уй-Малкениан, да воссияют дни ее жизни.
– Мне это известно, – согласился Акйил. – Я пришел рассказать ей о брате. У меня от него послание.
– Каден уй-Малкениан уже пять лет лежит в гробнице.
– И послание давнее, – простодушно улыбнулся ему Акйил.
Распорядитель нахмурился, рассматривая лежащую перед ним пухлую учетную книгу. В помещении царил безупречный порядок. Глянуть не на что, не считая стен красного дерева с окошком на старый клен, толстой книги, стола и самого Юмеля. Может, его вознесла до первого ранга не скрытность, а умение тянуть время. Может, он, замучив просителей скукой, раз и навсегда отбивал у них охоту обращаться к императору.
– Позволительно ли мне, – спросил наконец распорядитель, – рассчитывать, что императору знакомо ваше имя?
– Каден мог обо мне упомянуть.
Хотя это вряд ли. Когда империя рвала себя на части, Акйил сидел в жопе мира, но и туда дошли слухи, что Каден с Адер очутились по разные стороны разлома. Рассказывали, что Адер только тогда явилась в столицу и примкнула к брату, когда империя захлебнулась в войнах. Акйил с трудом представлял, чтобы в их разговор – или в один из разговоров – замешалось его имя. «Был у меня в монастыре приятель. Маленький воришка из Ароматного квартала. Тот еще плут…» Чем больше думаешь, тем невероятней это кажется.
Юмель перевернул страницу пухлого тома, за ней еще и еще одну и неспешно покачал головой.