– Вы намерены преподавать мне историю кшештрим? – осведомилась Адер.
В ее внимательных глазах играло пламя.
Акйил вместо ответа шагнул вперед и снял со стола вазу.
– Красивый букет, – заметил он, разглядывая цветы. – Кажется, этим самым цветам тут и место, как раз в таком сочетании и порядке.
– Сци сциан, – ответила император.
Акйил покачал головой, признаваясь в своем невежестве.
– Правильное место, – пояснила Адер. – Это старинное понятие.
– А к цветам оно при чем?
– Оно говорит о красоте упорядоченности – в живописи, в управлении, в составлении букетов. На своем месте все выглядит единственно возможным и неизбежным.
– Это говорит женщина, чье место на троне.
– Я верю в порядок. В красоту порядка.
– А знаете, что говорит о красоте Пустой Бог? И о порядке?
Император молча разглядывала его пылающими глазами.
Акйил перевернул вазу вверх дном, разбросал цветы по битому камню. Босой ногой втоптал лепестки в землю и вытряхнул из сосуда последние капли.
– Ничего, – сказал он, возвращая вазу на стол.
– Это была орхидея-призрак. – Император говорила сдержанно, но под ее спокойствием скрывался гнев. – Она цветет раз в четыре-пять лет. Один этот цветок стоил сто аннурских солнц.
– А знаете, сколько аннурских солнц принесет вам один проход через кента? – спросил Акйил.
Она сжала зубы.
– Я начинаю подозревать, что ни одного.
– Есть вещи, которых не купишь за деньги.
– Надо ли понимать, что вы готовы учить меня бесплатно?
– Пустому Богу ни к чему монеты и титулы. – Акйил, как маской, прикрылся улыбкой. – Я же, увы, создан из более грубой материи.
Вокруг пылал монастырь. Языки огня слизывали деревянные крыши, вскидывали в ночное небо грозные отсветы. Латники с тяжелыми мечами расхаживали между каменными стенами. Клинки их потемнели от крови. Недоставало воплей ужаса, бегущих и отбивающихся – ведь монахи умирают не как все люди. Они уходили молча. Казалось, сталь пронзает уже опустевшие тела.
«Сон, – беспомощно молился Акйил, – это сон».
– Нет, Акйил.
Он опустил глаза. У его ног стоял на коленях ашк-ланский настоятель Шьял Нин. Старческое лицо перемазано сажей, в морщинах запеклась кровь.
– Это ведь не сон? – спросил настоятель. – Это происходит на самом деле.
Он поднял руку к засевшему в его груди мечу. Акйил, как всегда, потянулся за клинком, уходя все дальше назад, на целую вечность назад, пока с ужасом не увидел рукоять в своей кисти. Вместо монашеского балахона он был одет в блистающую сталь, словно был вовсе не монахом, словно никогда монахом и не бывал.
– Ты меня убил, – сказал Нин.
– Прости, – зашептал Акйил. – Я не нарочно. Я убил солдата, взял его латы. Я хотел найти Кадена.
– А кого нашел?
Слова вытекали из него сами собой:
– Я нашел тебя.
– И когда тебя увидели другие солдаты, когда приняли за своего, когда велели тебе меня убить, что ты сделал?
Акйил чувствовал, как захвативший его сон выпускает на волю слова.
– Я тебя убил.
Шьял Нин кивнул и улыбнулся Акйилу как ребенку, разгадавшему особенно хитроумную загадку.
– Они бы все равно тебя убили, – оправдывался Акйил, слезы обжигали ему щеки. – Это бы все равно случилось.
– Случилось бы, – тем же тоном согласился настоятель.
– Если бы я не послушался, они бы все поняли. Они бы и меня убили.
– Убили бы, – снова кивнул Нин.
– У меня не было выбора.
– Не было? – Нин поднял брови. – А умереть? Как мы все. Ты мог бы умереть.
– А и правда, мог бы, скотина! – ворвался в сон новый, звонкий и сердитый голос.
Акйил оглянулся – из распоротого горла Тощей Крали хлестала кровь. Так нечестно. Она редко входила в его сны, и уж всяко не в этот. С ее участием у него был другой кошмар – про нее, Коротышку и Жепастика, – но она была здесь, такая маленькая под монашеским балахоном, стояла коленями на холодном камне, будто вокруг нее и не думал пылать пожар. И говорила, несмотря на рану, на пенящуюся из разреза кровь.
– Ты бы мог умереть на хрен, Акйил. Как все мы!
– Мы умерли, – поддержал ее Коротышка.
Он сидел несколькими шагами дальше, баюкая в руках выпущенные кишки.
– Мы умерли, – сказал Жепастик, недоуменно морща лоб, словно не мог понять своих слов; он лежал в расползающейся луже крови. – А ты нет. Ты удрал из квартала. Удрал из Ашк-лана. Вечно ты удираешь, Акйил.