Вахтенный офицер отвечал коротко: «Добро» и отмечал про себя, сколько и кто наверху, регулируя смену желающих «подышать по-настоящему».
…Несмотря на раннее время, пирс был заполнен встречающими. Подводная лодка развернулась в сторону берега и под острым углом к плавпричалу пошла на швартовку.
И в этот момент оркестр грянул «Варяга». Музыка звучала торжественно и призывно и я бы даже сказал — победно!
— Подать носовой! — перекрывая гром оркестра, прозвучал в мегафон зычный голос командира.
Бросательный конец метнулся к пирсу, и вскоре уже огон носового швартова надежно был накинут на кнехт и закреплен.
— Гюйс поднять! Флаг перенести!
Вот уже металлический трап, поданный с плавпричала, лег на верхнюю палубу лодки. Не дожидаясь, пока его закрепят, командир сбежал по нему на пирс удивительно легко и, стараясь не показать усталости, бедро сделал несколько шагов навстречу адмиралу, четко вскинул руку к пилотке и отрапортовал:
— Товарищ адмирал! Подводная лодка выполнила поставленную вами задачу, личный состав чувствует себя хорошо, материальная часть в исправности.
Адмирал распахнул объятия и на мгновение прижал командира к себе.
— Спасибо, Владимир Алексеевич, мы не сомневались в этом. Поздравляю с благополучным возвращением и правительственной наградой. Постройте экипаж на пирсе.
Потом адмирал приветствовал нас и сказал много добрых слов в адрес экипажа.
— Уверен, что вы и впредь будете выполнять поставленные задачи так же успешно, как выполнили эту!
Началась береговая жизнь.
МЕЧТЕ НАВСТРЕЧУ
МОРЕ
Море я увидел впервые почти полвека назад. Помню, поезд долго вез нас с севера на юг к новому месту работы мамы — на Черное море. Помню, мы с братьями засыпали и просыпались с единственной мыслью: «Какое оно, теплое, сказочное, на берегу которого мы будем теперь жить?»
— Завтра, — сказала мама. — Завтра вы увидите его.
В то утро мы встали пораньше и — сразу к раскрытому окну: не прозевать бы! Уже ощущалось дыхание цветущего юга. Но за окном бежали — лес и горы. Горы и лес. Мы нетерпеливо и напряженно вглядывались в даль.
И все же оно открылось внезапно — за поворотом дороги. И прежде чем я успел поразиться его необъятности, вдохнуть его солнечную свежесть и осознать, что это наконец-то оно, долгожданное, опережая мою радость, в соседнем купе кто-то звонко крикнул:
— Море!
Так это оно! Такое огромное! Ничего подобного мы в жизни не видели. Саша, мой братишка, — мы с ним близнецы — потрясенно шепчет:
— Море…
И оглядывается на меня. Его светлые кудряшки развеваются, а глаза… голубовато-серые, как эта безмерная морская гладь, расстилающаяся перед нами в утренней дымке. Сердце мое переворачивается от какого-то неведомого восторга.
— Вот и Черное море, дети! — взволнованно восклицает мама.
— И совсем не черное, — спорит Саша. — Оно светлое.
Потом, потом я увижу его и черным, и грозным, и исступленным, услышу его штормовые басы и гулкие волны рвущегося у скал прибоя. Но как передать словами то ошеломляющее чувство — от морской безбрежности, ясности, безмятежности, величия, осененных белоснежным крылом парусника. Издали он кажется влитым в зеркало моря. Нет таких слов у меня и сегодня!
Но порой, когда я оглядываюсь на прожитые годы, наполненные суровым моряцким трудом, вспоминаю службу, нести которую довелось на всех флотах и морях нашей Родины, на надводных и подводных кораблях, на парусниках и атомоходах, в самых отдаленных глубинах Мирового океана, не раз показавшего нам, морякам, свой крутой нрав, то мое первое, «детское» море вдруг снова засияет из прошлого нежной дымчатой голубизной. И этот свет упадет на живое лицо, моего брата Саши, которому через десятилетие будет суждено погибнуть в своем первом бою на Великой Отечественной. И в этом свете я опять увижу маму совсем молодой, хрупкой, глядящей на мир удивленно и с надеждой на близкое счастье, еще ничего не знающей о предстоящих испытаниях, о безмерной горечи непоправимых утрат, неумолимости времени…
Я БУДУ МОРЯКОМ
Мы жили в Батумском ботаническом саду, где в австралийском отделе расположился маленький уютный домик метеостанции. Здесь работала мама.
Домик стоял на горе, и прямо от окон крутой зеленый склон сбегал к морю. Его отдаленный рокот стал частью нашей жизни.
Начальник станции, Константин Михайлович Ажаев, пожилой, высокий, худощавый, в неизменном морском кителе и пенсне, в молодости был моряком и участвовал в Цусимском сражении. Он по-отечески относился к нам, жалел, что мы растем без отца, и в трудные минуты подбадривал: