Одна из уступок, на которые вынужден был пойти Союз — сохранение самобытности местной культуры, и жилище Ри-Ван-Кона — определенно яркий ее пример. Домишко напоминает страшный сон напившегося до зеленых пищаг архитектора. Это какой-то гигантский пазл из разномастных кусочков, которые насильственно впихнули в композицию и закрепили там с помощью молотка, суперклея и зирковой матери. Здесь и угрожающе накренившиеся каменные палаты, и косорылые деревянные сарайчики, и собранные из кусков старой корабельной обшивки башенки — точно сам Ди-Дер-Сон сытно пообедал на местной свалке, а затем смачно плюнул тем, что не смог прожевать. Хотя свалок на Тагаране вообще-то не водится — даже то, что пыталось стихийно зародиться, моментально растаскивали рачительные окрестные жители.
Сам хозяин с такой гордостью тычет огромной волосатой лапищей в свой дворец, что я считаю долгом отвалить комплимент его дизайнерским талантам.
— Внутри тоже сам все обставлял, — хвастается тот и дергает покосившуюся дверь, которая с чудовищным скрипом норовит придавить Би-Кер-Дона. Однако тот привычно и хладнокровно подхватывает ее и прислоняет к стене. Первым ныряет в темные недра венца самобытной культуры Ри-Ван-Кон. Впрочем, свет там все же имеется — спустя пару секунд вспыхивает целая иллюминация и даже взвывает, подобно заклинившей пиле, оглушительная музыка. Тагаранец лупит кулачищем, здание содрогается, но наступает благословенная тишина. Похоже, систему освещения хозяин резиденции потырил с какой-нибудь списанной баржи, служившей ночным клубом.
Би-Кер-Дон уверенно шлепает следом — очевидно, он хорошо знаком с этим лабиринтом, и мне ничего не остается, как пробираться между разнокалиберными железяками, которые то ли украшают берлогу, то ли тупо служат подпорками и не дают стенам рухнуть и погрести под собой владельца-скопидома. Наконец наш путь завершается в более или менее просторной комнате, устланной коврами из шкур каких-то местных млекопитающих. Ноги тут же по колено утопают в шерсти, а штанины термака облепляют пузатые насекомые размером чуть ли не с ладонь. Ах, чтоб вас! Тагаранские снежные блохи! Комбинезон твари прокусить не могут, хоть и очень стараются, а туземцы невозмутимо сощелкивают их и тут же с кидают в пасть, с хрустом раскусывая, точно семечки. Би-Кер-Дон плюхается на ковер, скрестив лапы, и выжидательно таращится на меня.
— Прежде чем начать услаждать душу божественным напитком, мечтаю потешить взор красотой семейной реликвии, — напоминаю я, несколько нервно оглядываясь по сторонам этой блошиной фермы. По ковровому ворсу пробегают волны, а в эпицентре мини-шторма хозяин с энтузиазмом отлавливает прыгучую закуску. Чувствую, что вот-вот начну чесаться, как распоследний бобик — очень уж смачно взгрызаются в меня голодные твари, и тут уже никакого значения не имеет, по зубам им термак или нет.
— Она несет свет в наши жилища и сердца, — с полным ртом откликается Ри-Ван-Кон. С поистине ангельским терпением преодолевая позывы яростно заскрестись во всех приличных и не очень местах, осведомляюсь, как же мне, неверной, приобщиться к сему благостному излучению. Не переставая звонко щелкать зубами блох, хозяин тычет мохнатой рукой вверх. Вскидываю глаза к бугристому потолку и офигеваю: над моей головой сверкает и переливается приспособленный под люстру штурвал. И да, Би-Кер-Дон не насвистел: перламутр, как и самоцветы, присутствуют здесь таки в изрядном количестве.
— По чайку? — ерзает вдоволь наугощавшийся блошками Ри-Ван-Кон, алчно взирая на мою сумку. Приходится доставать термос и разливать напиток по моментально подставленным здоровенным кружкам. Следуя традициям, хозяин начинает рассказ о реликвии со времен сотворения мира, в местной версии — с сошедшего с заснеженных вершин прародителя великой расы, принесшего таинства охоты и собирательства полезных предметов диким племенам. Теперь уже моя очередь нетерпеливо ерзать, в том числе и от бойко скачущих по всему термаку блох, однако прерывать историю нельзя — это гарантированная кровная обида и вызов на кулачный бой со всеми вытекающими. Повествование ожидаемо сводится к задвинутому в тень подлым узурпатором старинному аристократическому роду, чей славный потомок вынужден зарабатывать на жизнь торговлей, а штурвал оказывается люстрой из дворца светлейшей прапрабабки Ри-Ван-Кона.
Нехваткой фантазии тагаранцы не страдают, а вот образование у многих из них хромает — они отнюдь не рвутся к свету знаний и высокомерно игнорируют попытки Галактического Союза приобщить планету к достижениям цивилизации. Чихать этот парень хотел на то, что его люстра — штурвал с судна-аналога нашего рыдвана, переделанного, видать, в гламурную яхту для какой-нибудь светской львицы, любившей лет пятьдесят назад пустить пыль в глаза. Для него это абажур обожаемой прапрабабушки — и точка. И пусть у Ри-Ван-Кона уже мутнеют глазки и заплетается язык, но предложение о продаже реликвии он отметает сразу, забулькав носом от возмущения перед таким святотатством.
Я быстро сворачиваю с простого прямого пути и заезжаю с другой стороны, предложив перекинуться в азартные игры, до которых тагаранцы большие охотники. Этому их Ди-Дер-Сон, вероятно, не учил, тут уж они сами доперли. Би-Кер-Дон, которому обещана мзда за состоявшуюся сделку, живо смекает, что к чему, и моментально лезет в набедренный мешок за камушками. Понятно, будем предаваться национальным увеселениям. Правила нехитрые и в общих чертах напоминают нечто среднее между домино и игрой в кости. Я с ними знакома не хуже туземцев — если мой рукожопый пращур коллекционирует забористые выражения и зверские гримасы, то дедушка-фермер после любовной неудачи с Масей стал одержим собирательством всяческих настольных игр и скупает их у залетных торговцев пачками.
По гостиной вместе с блохами начинают скакать увесистые булыжнички — координация движений у ребят уже изрядно нарушилась, но я, следуя заветам многоопытного предка, на первых порах поддаюсь. Тагаранцы радуются как дети, хватая и лихо опрокидывая в свои объемистые утробы выигранные кружки с хмельным напитком. В конце концов оба так косеют, что мне волей-неволей приходится побеждать. Ри-Ван-Кон входит в раж, ставя на кон одно сокровище из своих закромов за другим. Когда рядом со мной вырастает Эверест из всевозможного барахла, венчает которое сверкающее стразами седалище, снятое с толчка, вероятно, все той же раздербаненной выпендрежной яхты, я догадываюсь, что таким макаром мы можем сражаться не одну неделю. Добрища в этих покоях хватит с лихвой, так что вожделенный штурвал ставкой станет еще нескоро.
Я пытаюсь воззвать к природной жадности хозяина, предложив ему рискнуть одной-единственной люстрой против всей горы выигранных богатств, но Ри-Ван-Кон делает отрицательный жест лапищей и вдруг тычет на своего приятеля. Из его невнятного гудения не без труда разбираю, что он ставит на кон Би-Кер-Дона, который может стать отличным рабом.
— Э-э, с какой стати?! — яростно протестует тот. — Рабство отменили в позапрошлом веке, а родственников и соседей делать ставкой в азартных играх запрещено этим… как его… галактическом законом, вот!
— А ты мне денег должен и уже год как не возвращаешь! — парирует Ри-Ван-Кон. — А еще выпил у меня три кружки чаю, съел один обед и выкурил две порции карака! Что-то не припоминаю ответного угощения! Так что имею право!
Попойка угрожает перейти в бурное выяснение отношений, но, к счастью, хозяин приговаривает еще одну чашку чая, дабы снять скопидомские печали со своих сердец, и хмель с гравитацией одерживают над ним верх. Рухнув на ковер, Ри-Ван-Кон шумно храпит.