Агарков снова взад-вперед заходил по кабинету. «А может, он и прав. Может, я и в самом деле за этими бумажками ни черта не вижу! — Он потянулся к телефонному аппарату, но тотчас отдернул руку: — Еще чего не хватало!» — вызвал дежурного и приказал:
— Седлать коней! Еду в отряд.
Ни комендант Агарков, державший путь в отряд для важного сообщения, ни Тужлов, начальник пятой заставы, терзавшийся предчувствиями беды, не знали, что уже ровным счетом ничего нельзя изменить, что не предотвратить эту беду даже здесь, в локальном масштабе, потому что уже не только на прутских берегах, но и на всем огромном протяжении наших границ, с крайнего севера до юга, лицом к лицу с пограничными гарнизонами встала огромная, готовая к войне фашистская армия, и что этому июньскому дню суждено стать последним мирным днем на нашей земле. И на долгие четыре года…
После сеанса Бойко разыскал Тужлова. Тот сидел в беседке и курил третью папиросу подряд. Военком молча подсел рядом.
У входа в столовую пограничники окружили киномеханика, ефрейтора из комендатуры, и наперебой просили «списать» слова песни из кинофильма.
— Да она мне уже во как надоела. — Ефрейтор провел ладонью по горлу. — Третью неделю кручу.
— Счастливчик ефрейтор! Каждый день кино смотрит, — заметил кто-то.
— Даже похудел, бедняга, — вставил Курочкин, станковый пулеметчик, по прозвищу Максимыч. — Может, поменяемся, а, ефрейтор? Ты мне свою бандуру, я тебе своего «максима». Или каши мало ел?
— Ладно, — сдался ефрейтор, — записывайте, продиктую.
— Ну, как тебе кино? — прервал наконец молчание Бойко.
— Так, — пожал плечами Тужлов, — песня хорошая.
— За что люблю тебя, Вася, — не умеешь ты притворяться. А ну выкладывай, что там у тебя с Агарковым?
— Да-а… — Бойко поскреб затылок, выслушав рассказ лейтенанта. — Горяч ты, Василий, да только вскачь не напашешься. Давай-ка мы с тобой еще раз поглядим на тот берег.
Они тылом обогнули заставу, по противотанковому рву пересекли шоссе и спустились к реке, в пятидесяти метрах правее деревянного моста. День был на исходе. Жара уже спала, и от реки тянуло приятной прохладой. Солнце скатилось за хребет позади Фельчина и, уже невидимое, отражалось в небе мягким розовым сиянием. Ломкий розовый свет катила река, розовыми были стволы прибрежных верб и белого тополя, розовым казался иссушенный жарким молдавским летом тростник.
— Красота-то какая! — сказал с восхищением военком и выпрямился над окопом. — Жаль, не художники мы с тобой, Вася. Правда, чувствовать красоту, говорят, тоже талант.
— Вы бы пригнулись, Иван Иванович, — посоветовал Тужлов.
— Пригибайся не пригибайся, а результат один: и твой и мой словесные портреты им уже давно знакомы, — махнул рукой военком, но на всякий случай опустился за бруствер.
Тужлов достал из футляра бинокль и передал его Бойко.
— Вот слушай, что там у них про тебя написано, — сказал военком, принимая бинокль. — Значит, так: начальник заставы, лейтенант, роста среднего, брюнет, двадцать восемь годков от роду, на внешность красив, да-да, не смейся, красив, но в меру, лично храбр, решителен. От себя бы добавил — горяч, гроза немецкой авиации и прочей белогвардейской сволочи! — Тут Бойко явно намекал на самовольный приказ лейтенанта обстрелять немецкий самолет и разоблачение Карамонкина на мосту.
— Это тоже от себя?
— Не перебивай старших! — сказал военком и продолжал уже медленней, наблюдая в бинокль румынский берег: — Родине предан… и готов отдать за нее жизнь… Вверенная ему застава, именуемая в народе «Береговая крепость», надежное и проверенное в боях подразделение. Всё. Точка.
Наступила неловкая пауза. Потом Тужлов тихо сказал: