— А весь рассказ в двух словах: встретил он однажды в поезде женщину и сразу влюбился. Больше они не виделись, но он любил ее всю жизнь. Какие он ей письма писал!
— Хм, письма! — Курочкин скептически усмехнулся. — Вон у нас Ворона по двенадцать штук в день отсылает. Что ж, он всех любит?
— Нет, Максимыч, те письма не такие…
— Что они не поженились? — недоумевал Курочкин. Хомов промолчал.
— Или она против была, та женщина? — нетерпеливо спросил Курочкин.
— Лейтенанта Шмидта казнили в 1906 году. За участие в революционном восстании на флоте…
Коротка летняя ночь. Небо над Фельчином как-то незаметно высветлилось. Обозначилась вышка румынской заставы. Проклюнулись белые пятна мазанок. Скоро прокричат первые петухи. Потом, когда невидимая еще заря обозначит весь поселок и над рекой заклубится туман, вспыхнет тихий огонек над обрывом. Вероника выгонит корову в стадо и сядет у покосившегося паркана[8], чтобы встретить рассвет, встающий с нашего берега… Но что это? Курочкин даже протер глаза. Не привиделось ли? Гнездо Ласточки светилось в ночи крохотным, слабым светом. Вспыхнули еще огоньки — справа, слева, вверху. А через короткое время уже весь Фельчин пугливо моргал огоньками в ночи.
— Что это они в такую р а н ь? — с тревогой прошептал Курочкин и оглянулся на Шеина.
Шеин и Хомов молча наблюдали за происходящим. Внезапное ночное пробуждение городка было странным и подозрительным. А шум с того берега все нарастал: громко блеяли овцы, жалобно мычали коровы, кричала потревоженная птица. Вскоре к этим звукам примешался гомон людской толпы, детский плач, скрип телег. Когда чуть рассвело, трое пограничников увидели, что весь Фельчин вдруг снялся с насиженного места и тронулся куда-то в путь. С улочек и тупичков к пыльному Фельчинскому шляху, точно ручейки в реке, стягивались крестьянские телеги и повозки, груженные всяким домашним скарбом. Гнали скотину. Солдаты и жандармы где окриком, а где и прикладом поторапливали это странное шествие.
Шеин заметил в бинокль плотное оцепление вокруг поселка, усиленные наряды граничар вдоль берега, группу немецких офицеров у помещения сигуранцы. Опять что-то затевают! Какая-то тревога охватила Костю. Вспомнился почему-то поезд, уносящий его от родных мест, старик-попутчик и его вопрос без обиняков: «Скажи, пограничник, война будет?..» Он ответил тогда: «Если враг посмеет напасть, получит свое». Ответил просто, не задумываясь, как все, как думал сам, в чем был глубоко убежден. Почему же теперь так тревожно на душе? Отчего эти вот парни, его друзья, Максимыч и Аркадий, смелые крепкие ребята, которым и сам черт не страшен, сейчас вдруг притихли и замкнулись в себе?
На Курочкине лица не было. Его взгляд метался от хаты над обрывом, где еще теплился огонек, к пыльному шляху, поглотившему последние повозки.
— Что же это такое, Костя? Что они делают? — Курочкин повернул к Шеину растерянное лицо.
— Похоже — срочная эвакуация.
— Зачем?
— Зачем? — Шеин помолчал, будто тщательно взвешивал слова, которые намеревался произнести. — Для нас, военных людей, это может означать одно из двух: или маневры, или…
Он не успел договорить. По пустынному шляху прямиком к берегу быстро шла, почти бежала девушка. Даже издалека в ее стремительной походке угадывалась какая-то отчаянная решимость. Это была Вероника. Появление девушки было столь неожиданным, что ни жандармы, шнырявшие по улочкам городка, ни солдаты из оцепления даже не пытались остановить ее. Может, в этом и не было смысла: шлях, обрываясь к реке, упирался в черно-белый полосатый шлагбаум, где располагался усиленный румынский наряд.
Вероника миновала уже почти весь спуск, и от шлагбаума ее отделяли каких-нибудь пятнадцать — двадцать метров. С этого места, справа и слева от шляха, берег круто обрывался и лишь у самой воды вновь образовывал узкую, как тропа, полосу. Капрал и солдаты у шлагбаума весело переговаривались, что-то громко выкрикивали, должно быть, в адрес девушки. Сцена эта привлекла внимание и солдат из оцепления, и жандармов, и даже офицеров у помещения сигуранцы. Но если на румынском берегу она вызвала лишь праздное любопытство, то для троих пограничников судьба девушки была далеко не безразлична. Что творилось в душе у Курочкина? Он выхватил у Шеина бинокль и буквально ловил каждое движение на том берегу.
И вот в тот момент, когда румынский капрал уже сделал шаг навстречу, Вероника неожиданно для всех, и в первую очередь для тех, у шлагбаума, бросилась влево, под откос, к реке. Какое-то время длилось замешательство, прежде чем ошарашенные граничары пришли в себя и открыли по беглянке беспорядочную пальбу. Пули, рикошетируя, с пронзительным воем уносились в небо, впивались в высушенный солнцем обрыв, вспыхивали у ног девушки легкими струйками пыли.