Еще стояли перед глазами те яблоки, а память уже вызвала из далекого детства другое воспоминание — почему-то именно тот случай с ледоходом. Было это весной 1925 года — голодное время. В апреле кончились все их скудные запасы, и мать попросила его сходить в город на базар: «Ты всех легче, сынок, лед тебя выдержит…» Провожали его всей семьей. В заплечный меток приладили бидон с молоком и кусок масла на продажу. На вырученные деньги надо было купить хлеба и горчичного масла. На берегу мать поцеловала своего меньшого и трижды перекрестила. Два дня как по реке никто уже не ходил: тонкий, прозрачный лед пестрел черными промоинами.
Ему повезло: и Волгу перешел без особых усилий, и на базаре обернулся враз — привоза большого не было, видно из-за распутицы, молоко в цене. Назад не шел, а летел. Еще бы, за спиной целое богатство: каравай хлеба, бутылка горчичного масла, фунт сахара и даже три килограмма требухи, купленной по случаю. Вот дома-то будет радости! К Волге спустился севернее «Красного Октября», благополучно достиг песчаного острова и стал забирать вправо, чтобы наискосок и выйти к Стареньким хуторам. Вдруг с противоположного берега народ замахал, видно рыбаки: мол, назад, не видишь, куда прешь! Об опасности предупреждают. Но разве можно повернуть: за плечами мешок с едой, а там в доме пять человек голодных, его ждут. Пошел дальше. Палка нащупывает места потверже, нога — лед побелее. Настил слабый и пористый, того и гляди осядет. В одном месте нога уже было сорвалась — спасла палка. Едва добрался до берега, река тронулась. Сначала медленно, как бы нехотя, потом мощно и угрожающе, с диким шумом и треском. Только все это было уже позади, за спиной, и потому не страшно. И Василий улыбнулся в полусне тому Василию, шустрому мальчишке из детства, и тут же открыл глаза: далекая автоматная очередь прорезала тишину ночи…
По странному совпадению не мог заснуть в ту ночь и помощник начальника заставы лейтенант Дутов. С вечера он заступил дежурным и неотлучно находился на заставе. После выхода ночных нарядов на границу можно было немного вздремнуть на солдатском топчане в канцелярии, но Григорию не хотелось спать, разные мысли теснились в голове. Полчаса назад позвонили из комендатуры, и начальник штаба капитан Мухин попросил доложить свои соображения по поводу эвакуации жителей Фельчина, намеренно подчеркнул слово «свои». Лейтенант знал о дневном разговоре начальника заставы с комендантом, сам зашифровывал и передавал в комендатуру это важное донесение, полностью разделял опасения Тужлова и теперь с неприязнью думал о Мухине: неужели тот рассчитывал услышать от него что-либо иное?
За короткое время службы на заставе Дутов привык во всем полагаться на своего начальника, и не только потому, что тот был старше и опытнее, он ценил и уважал в нем качества, которые вообще привлекали его в человеке: честность, решительность, преданность делу. Нет, это не было слепым доверием или боязнью взвалить на свои плечи тяжкий груз ответственности — ее он не страшился, — за этим стояло признание морального права распоряжаться и его, лейтенанта Дутова, судьбой. И первый шаг к такого рода отношениям сделал сам Тужлов.
Было это на третий день после прибытия Дутова на заставу. Румыны вызвали на мост для переговоров нашего офицера. Начальника заставы сопровождали старшина Козлов и пограничник Рымарь, который обычно в таких случаях выполнял роль переводчика. Тужлов, уже при полном параде и при оружии, прежде чем отправиться на мост, подошел к Дутову: «Григорий Яковлевич, возьми «максим» — прикроешь нас из первого дзота…» Сказано это было просто, даже несколько обыденно, как будто речь шла о незначительной просьбе, небольшом дружеском одолжении. И только потом, у амбразуры дзота, обнаружив на румынском берегу два готовых к бою пулеметных расчета, лейтенант в полной мере осознал всю ответственность своего положения. Пока сходились на мосту парламентеры, он даже взмок под новенькой формой. Случилось это незадолго до январской стычки у пикета.
После этого был еще случай, и снова Григорий почувствовал, что́ ему отпущено авансом…
Ночью ждали нарушителя. На правом фланге, у «Скалы». Четверо их было в секрете: Тужлов, Шеин, Чернов и он. Пролежали в снегу неподвижно более трех часов — вокруг ни звука, абсолютная тишина. Ветер утих, начал основательно пробирать мороз. «Может, противник отказался повторить свой маневр? Или ему каким-то образом стало известно о вчерашнем задержании? — тревожила мысль. — Ждать…» Неожиданно скрипнул наст под «Скалой». И снова тишина. Зверь? Человек? Звуки повторились — уже ближе и отчетливей. На фоне неба стал вырисовываться чей-то силуэт. Через минуту уже отчетливее возник человек в белом маскхалате. Неизвестный двигался прямо на него, держа оружие наготове. Признаться, ощущение было не из приятных. Нарушитель между тем неотвратимо надвигался, и оружие в его руках гипнотизировало Дутова. Краем глаза он успел уловить, как три тени метнулись по сторонам, и сам бросился вперед… И все-таки он чуть запоздал тогда: нарушитель успел рукояткой пистолета ударить Шеина по голове. Нарушителя скрутили. Пока Косте бинтовали голову, Дутов казнил себя: его нерешительность могла дорого стоить. Подошел Тужлов, дружески похлопал по плечу: «Ничего, Гриша, успокойся. Это только поначалу ремни скрипят, а потом притрутся». «Какие ремни?» — не понял Дутов. «Новые».