Он не слышал выстрела. Сильный удар в грудь покачнул его и опрокинул на землю. Когда четверо солдат, крадучись, подошли к тому месту, где он упал, то увидели запрокинутое к небу совсем еще юное лицо с чуть пробившимся над верхней губой пушком. Открытые, еще не остекленевшие глаза смотрели на мир мечтательно и грустно.
ВСЕ КАК ОДИН
Отбомбившись, «юнкерсы» ушли за реку.
И тотчас из дзота-1 передали, что противник накапливается перед мостом для новой атаки.
В тот момент когда Тужлов, собрав всех, кто был под рукой, спешил на помощь Михалькову и Шеину, страшным видением возник перед траншеей человек.
— Жив?! — Старший лейтенант не верил своим глазам. До неузнаваемости перепачканный землей и гарью, воскресший из мертвых, стоял перед ним Мусорин.
— Нет, — качнул головой Андрей. — Убит. Сгорел… Он успел крикнуть: «Ребята, прощайте!..» Я это слышал…
Все молчали. Знали, что речь идет об Алексее Кайгородове.
— Я это слышал, товарищ старший лейтенант! — почти выкрикнул Мусорин и, не стыдясь, зарыдал.
— Мы отомстим, — тихо сказал Тужлов. — Мы отомстим за все! — как клятву, повторил он. — За мной!..
Этот бой был самым ожесточенным и самым долгим из всех предыдущих. Пограничники уже дважды ходили в контратаки, а противник все бросал и бросал на мост свежие силы. Казалось, иссякли, истощились уже все ресурсы и вот-вот лопнет до звона натянутая струна обороны, и тогда, как и в первые минуты боя, решающее слово брал сержант Бузыцков со своим «максимом». Его меткий фланговый огонь сеял панику и смятение в рядах атакующих, и они, казалось бы уже достигшие перелома в бою, вынуждены были вновь и вновь откатываться назад, неся огромные потери.
Противник засек ненавистный для него пулемет и организовал за ним форменную охоту. Два средних миномета буквально забрасывали позицию Бузыцкова минами. Если учесть, что для маневра огнем «максим» был установлен на открытой площадке, а не в дзоте, то положение Бузыцкова и его второго номера Батаева было не из легких. Время от времени «максим» умолкал, и тогда с замиранием сердца вслушивались пограничники в эту паузу: «Неужели всё?» — а враг, осмелев, выползал из своих нор и бросался вперед, предвкушая желанный успех. Но каждый раз снова и снова на него обрушивался огонь «неистребимого» пулемета, с того же места и с той же меткостью. Приходилось только удивляться, как удавалось Бузыцкову выходить живым и невредимым из всех этих переделок. И никто — ни атакующие, ни свои, обороняющиеся, — не знал, что Иван Бузыцков, командир пулеметного отделения, если б даже и захотел сменить позицию, чтобы укрыться от минометного огня, не смог бы этого сделать. Десятки осколков сидели в его сильном, но теперь уже беспомощном теле, были перебиты ноги, кровоточили руки. Но Иван знал, что от него зависит в этом бою, и никакая сила не смогла бы оторвать его от гашетки. Прикипел он, прирос к своему «максиму».
Перелом наступил неожиданно. Справа от насыпи по противнику, поднявшемуся на очередной приступ, ударили сразу несколько пулеметов. Враг заметался, запаниковал. Грязно-зеленые френчи бросились было назад, но плотный заградительный огонь отсек им обратный путь на мост.
«Константинов с поддержкой! Определенно!» — решил Тужлов, выделив из разнотонных звуков боя голос второго станкача. Создалась благоприятная ситуация для разгрома блокированных на этой стороне реки вражеских сил, и начальник заставы приказал приготовиться к атаке.
— Не робей, воробей, — произнес Чернов свою неизменную присказку и, прежде чем примкнуть к винтовке штык, выцарапал на обшивке блокгауза шестую риску.
Да, это была уже шестая контратака пограничников в это воскресное утро, и последняя для Чернова. Вместе со всеми он выбросился из траншеи и, пригибаясь и увертываясь от пуль, кинулся на сближение. По опыту он уже знал — это самое трудное в атаке. Враг как огня боялся рукопашной, и, как только из траншеи вставала стремительная зеленая цепь, он, отстреливаясь, пятился назад. Это пространство дорого давалось пограничникам. Так погибли Мальцев, Вихрев, техник-лейтенант Романенко. Зато потом, когда эти тяжкие метры оставались позади, наступал тот самый момент, когда уже не было места ни чувствам, ни эмоциям. Здесь противоборствовали сила и ненависть.