Завтра у Вальки Альзобы день рождения. Что уж некстати так некстати. Я говорю об этом Матросову.
— Подумаем, — обещает Володька и озабоченно морщит лоб.
Утром следующего дня мы видим его с каким-то бородатым дядей, по виду охотником или лесничим. Они стоят на верхней палубе и о чем-то бойко толкуют. «Рыбак рыбака видит издалека», — думаем мы и идем на корму поглазеть на резвящихся дельфинов.
Вечером, когда мы готовимся чем-нибудь заслонить от себя время ужина, вваливается возбужденный Матросов и неожиданно приглашает нас в ресторан.
Стол уже накрыт. Шикарный стол. Не стол, а целая уйма денег, наш недельный запас питания. Глазки у Верочки смеются, и вся она такая праздничная, но ей по-прежнему нас жалко. Да, Верочка тут ни при чем. «Матросов что-то отмочил, как пить дать», — думаю я. Мы садимся за стол, и Матросов выслушивает от каждого из нас пять одинаковых вопросов: «Откуда деньги?», на что отвечает, загадочно, улыбаясь: «Уметь надо…»
Мы больше не мучаем Матросова расспросами, но чувствуем себя не в своей тарелке. И только потом, когда мы воздаем должное Валькиным родителям, Матросову — за находчивость, Верочке — за душевную улыбку и сострадание к нам, все постепенно становится на свои привычные места. Валька порывается петь, Дима травит какую-то очередную свою быль-небылицу, а Матросов говорит вполголоса Верочке:
— Верочка, а Верочка, высаживайся с нами на Курилах, а? Не пожалеешь, честное слово, не пожалеешь…
— Такое скажете… — отвечает Верочка, и видно, что ей жалко Матросова. — Такое скажете, не подумавши…
И только вскользь замечаю я, как неусыпный глаз метра держит под контролем наш стол и нашу официантку. Несколько раз я порываюсь встать и подойти к этому скользкому человеку, так неспроста наблюдающему за нами, и кажется мне, что тогда Верочкиным путам и этому унизительному надзору придет конец и она даже сможет высадиться с нами на Курилах, но всякий раз, когда я порываюсь встать, произносится очередной спич в Валькину честь, и я остаюсь на месте.
На следующий день разыгрался настоящий шторм. Огромные волны с упорной последовательностью обрушивались на стальную коробку парохода, и наш в общем-то немаленький «Балхаш» швыряло, словно жалкую лодчонку. С каждым новым ударом нас основательно встряхивало, а вода каким-то чудом просачивалась через наглухо завинченный иллюминатор и стекала на стол. Встать и двигаться без риска быть тут же сбитым было просто немыслимо. Спать уже давно никто не спал, но подняться тоже не было сил. Я не рисковал отрывать голову от подушки: сразу начинало мутить и к горлу подкатывала противная тошнота. Есть и шевелиться совершенно не хотелось, даже книги были заброшены. Шторм не утихал и весь следующий день. Шли пятые сутки нашего необычного путешествия.
Володька Матросов несколько раз настойчиво пытался поднять наш общий тонус, но, кроме жалких улыбок, ему больше ничего не удавалось выжать из наших побледневших физиономий.
— Это все оттого, что ты нас морил голодом, Матросов, — выдавливал из себя Димка и падал на подушку в изнеможении.
Поразительно, но из всей нашей компании один лишь Володька сохранил способность двигаться и успешно бороться с качкой. Он доставал кипяток, мастерил нам сложные, замысловатые бутерброды и регулярно приносил новости: «Дрейфуем в море. До Курил — еще сутки пути. С кормового трюма сорвало брезент…»
Наутро неожиданно стих ветер. Правда, покачивало по-прежнему: разыгравшееся море никак не могло успокоиться. Мы с горем пополам поднялись на палубу, на свежий воздух. Вокруг, насколько мог видеть глаз, все было в сплошных белых пятнах-барашках. Сквозь густую завесу сизых туч едва пробивалось солнце, холодное и чужое.
Мы собрались к столу. Запасы у нас кончились. Денег не было. Валька грыз сухарь, Димка вспоминал аппетитный вкус биточков «арагви». Наконец появился загадочно исчезнувший куда-то Матросов. Физиономия его почему-то глупо сияла.
— Ну-с, господа путешественнички, прошу облюбовать новую прическу. На предмет ношения. — Он снял фуражку и театрально поклонился. — А-ля Курилы!
Мы едва посмотрели в его сторону. Вместо роскошных волос на голове нашего отчаянного оптимиста торчала коротенькая неровная стрижка. В другое время и при иных обстоятельствах не миновать бы Матросову наших шуточек и издевок, но теперь это не вызвало у нас абсолютно никаких эмоций. Тонус иссяк. Сраженный таким небывалым равнодушием, Володька как-то сразу сник, хотел привычным жестом поправить свою былую шевелюру, но тут же опомнился, отдернул руку и в сердцах произнес: